|
 Элий Фор о Рембрандте
"В действительности вся Голландия породила Рембрандта, и иначе быть не могло. Дабы природные зачатки попали в плодоносную среду и произросли, необходим момент воодушевления, период потрясения, активности для нескольких поколений, хотя бы для двух. И ни в одной стране мира история и природа не предопределили бы с большей однозначностью художественное восприятие жизни.
И, чтобы там ни говорили, Рембрандт этого не избежал, и надо это учитывать.
И то, что тысяча голландских художников брали в качестве сюжетов своих полотен, Рембрандт воспринял как элемент своих видений. Там, где одни видели только факты, он мог схватить потаенные связи, что связывают вещи, его сверхприродная чувствительность подменяла действительность и поднимала ее на уровень нового Творения, заместив собой традиционное Сотворение мира. А так как те, что живут рядом, смотрят на него с безразличием, его загадочное видение простирается над толпой,
он стремится жить над ней, а то и в прямом постоянном антагонизме с ней. И он говорит на своем языке, именно с помощью его он с нами разговаривает, им он говорит и с толпой, с теми, кто заставлял его страдать, и с теми, кто его понимал, о том, что трогало его, о любви, о духе, говорит еще до того, как повелевать своими чувствами и страстями, дабы принять их во всей неотвратимости, смешать с образами мира, чтобы вознести затем как часть своего собственного сознания.
Откуда бы Рембрандт взял эти свои золотые и красные тона, этот серебристо-рыжеватый свет, в котором смешаны солнце и водная пыль, если бы не жил в Амстердаме в самом оживленном и грязном квартале, возле барж, мелькающих у набережной, как красные лоскутки, среди куч ржавого железа, копченых сельдей, булок бакалейщиков и желто-красных дорожек рынка цветов?
Через бурление грязных улиц еврейского квартала с развешанными в окнах разноцветными тряпками, он бродит по улицам у каналов, в воде которых отражаются фасады домов и плескаются разноцветные пятна, прогуливается до берега Амстеля, куда причаливают большие суда, расцвечивая городскую жизнь всевозможными цветами, знакомя жителей с вышитыми тканями, тропическими фруктами и заморскими птицами.
Вот откуда, вероятно, страсть к воображаемым путешествиям, дальним морям, к загадочному Востоку, предстающему в ускользающем облаке под солнечным светом - не навеян ли он солнечным бликом во влажном воздухе прибрежного квартала?
И он входил в «берлоги» ростовщиков еврейского квартала, где взвешивали золото на монетных весах, где толпились бедняки, часто с семьями, одетые в ветхие лохмотья или индийскую мишуру.
Здесь старьевщики в сумерках пополняют свои мешки железными латами, дамасскими ружьями, медными и кожаными вещами, уже изношенными и протертыми, как было ему не удивиться, не заметить этих знаков жизни, нищеты и власти, младенцев, высасывающих вместе с молоком матери все ее жизненные силы, стариков, умирающих на соломенных подстилках в отрепье, изможденных язвами, невинные создания, страдающие от голода и сгорающие от любви?
От беспечности к беспокойству, от любовных сюжетов раннего периода к колебаниям и сомнениям, так значимым в конце жизненного пути - вот такова линия развития этого художественного сознания. Ей он следует часто подспудно, от формы к форме, от тени к ускользающему свету, высвечивая одно, пряча другое, и вот внезапно появляются плечо, лик, поднятый палец, приоткрытая книга, лоб и маленькое дитя в яслях.
Развитие в выборе, отборе сюжетов и форм, весь мир превращается в нечто вроде неистощимой сокровищницы постоянно мелькающих символов, которые подчинены причудам художника. Они становятся очевидны только тогда, когда обретают плоть и кровь в пространстве и объемах изображаемого, здесь они подчинены воле и желаниям художника. На свету отголоски того, что захвачено ночью. Оно перетекает в невидимое, которое погружается в свет.
Мысль, взгляд, слово, поступок соединяют этот лоб, этот глаз, этот рот, эту ладонь в очертания, едва заметные в мраке, головы и тела склонились перед мистерией рождения, агонии или смерти. Даже, и в особенности, когда у него уже не оставалось иных инструментов для работы кроме как стальной палочки, пластинки, раствора кислоты, только черный и белый цвета, даже тогда он рассматривал мир как бесконечную драму, главные герои которой -
дневной свет и сумерки, эта драма разрывала, приводила в трепет и успокаивала, порождала и губила его чувства - страсть, грусть, отчаянную жажду вечности и Абсолюта - и так терзала его сердце."
|
