Ночной дозор, 1642
|
|
Фауст, 1652
|
|
|
Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
|
|
|
|
Старик, 1631
|
Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография. Часть 17
Однажды вечером, когда художник сидел над гравировальной доской, в дверь постучали. Рембрандт удивился: было уже половина десятого - время слишком позднее для Хендрикье или Титуса. Более того, он смутился, потому что был не в том виде, в каком принимают посетителей: верхняя пуговица рубашки оторвалась, штаны были измяты и покрыты пятнами, и от него пахло потом - он не мылся уже несколько дней. Но стук повторился. Художник отодвинул гравировальную доску и пошел к дверям, вытирая ладони о бока. В глазах у него рябило от слишком долгого напряжения, и прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что человек, стоящий на пороге с протянутыми руками и торжественно сочувственным выражением на крупном гладком лице, не кто иной, как Ян Ливенс.
Если среди катастроф минувшего года Рембрандт и вспоминал о былом сотоварище, то неизменно радовался, что Ливенс именно в этом году уехал путешествовать по Европе. О том, что путешественники возвращаются домой, он не задумывался, и поэтому пришел в крайнее раздражение, увидев Яна здесь, да еще в такую минуту, когда вид у хозяина неряшливый и глаза так покраснели, что гость, чего доброго, подумает, будто Рембрандт плакал. Оставалось одно из двух: захлопнуть дверь перед безупречно скорбным лицом Яна, что было немыслимо, или позволить пожалеть себя и принять протянутые руки.
- Давно вернулся, Ян? - фальшивым голосом осведомился Рембрандт, пожимая руки гостю с энергией, исключавшей какие бы то ни было проявления сочувствия.
- Сегодня днем. Меня еще качает - всю обратную дорогу в море штормило.
Ливенс последовал за хозяином, и комната впервые показалась Рембрандту тесной и жалкой. Куда положит Ян свою красивую черную шляпу с качающимися перьями? На каком из шатких стульев примостит свое объемистое тело?
- Я пришел бы и раньше, имей я представление о том, что случилось, но мне рассказали только вечером. Я поужинал, уложил мою бедную женушку в постель - она всю дорогу обратно ужасно страдала от морской болезни - и отправился в «Бочку» разузнать, нет ли каких-нибудь интересных новостей. Там я столкнулся с молодым Флинком, и он мне все сообщил.
- Садись, Ян.
Рембрандт сдернул с единственного хорошего стула свой старый халат, изношенное и покрытое пятнами воспоминание о прежней роскоши, и швырнул его на кровать.
- Ты не представляешь себе, как я был потрясен. Я ушам своим не поверил, - вздохнул Ливенс и сел, покачивая головой из стороны в сторону. - Какой ужас! Я решил, что немедленно должен навестить тебя.
- Благодарю. Ты очень любезен.
Рембрандт, пожалуй, пожалел бы о своей сухости, если б не чувствовал, что каждое адресованное ему слово заранее прорепетировано по дороге, и не представлял себе, как выглядело серьезное и широкое лицо Ливенса, когда «новости» впервые дошли до Яна.
- Неужели дела действительно так плохи, как мне рассказали?
Видимо, лучший способ покончить со всем этим - а Рембрандту, видит бог, хочется, чтобы все это кончилось, - сразу же сказать нечто такое, что исключает всякие дальнейшие разговоры.
- Да, - сердечно, чуть ли не радостно объявил он, садясь на стул и прислонясь влажной спиной к краю стола. - Так плохи, что дальше некуда.
- Серьезно?
- Совершенно серьезно. Все погибло - дом, коллекция, мои собственные полотна, мебель, драгоценности Хендрикье, всё.
Гость вздрогнул, как испуганная лошадь, и провел рукой по волосам.
- Но так будет не всегда, - наставительно, словно делая выговор, сказал он. - Сейчас надо думать о будущем.
- А будущее - это вторая распродажа, которая, видимо, кончится такой же неудачей, как первая.
- И все же она даст кое-какие деньги, а с их помощью ты сможешь начать снова.
- Нет, вот уж здесь ты заблуждаешься. Если вторая распродажа пройдет так же, как первая, выручки не хватит даже на уплату кредиторам. - Рембрандт испытывал не стыд, а, скорее, некоторое удовольствие, сокрушая дешевый оптимизм Ливенса. - Жить мне придется на то, что я заработаю офортами: Клемент де Йонге уплатил мне вперед за серию в двадцать листов.
- А как же твоя милая жена и дети?
- Они живут у моих друзей-евреев.
читать далее »
стр 1 »
стр 2 »
стр 3 »
стр 4 »
стр 5 »
стр 6 »
стр 7 »
стр 8 »
стр 9 »
стр 10 »
стр 11 »
стр 12 »
стр 13 »
стр 14 »
|