Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

На душе - как на дворе: холодно, дождливо, отвратительно. Улица Розенграхт словно труба - ее насквозь продувает шквалистый ветер. Тяжелые струи беспорядочно летят к земле: то отвесно, то косо, то окатывают окно, пытаясь вышибить стекла и прорваться в мастерскую. Если спросит кто-нибудь из друзей - доктор Тюлп, скажем, или доктор Бонус,- что болит, трудно ответить, что именно. Вся душа ноет, вся болит, словно кровоточит. Но это же не объяснение... Что, собственно, есть кровоточащая душа? Кровоточит нечто телесное, ну а душа? Может, Тюлп или Бонус поймут. Точнее, догадаются, о чем речь. А прочие? Что может сказать бедненькая юная дочь Корнелия? Ей бы как-нибудь совладать с самой собой...
Наверное, Хендрикье уразумела бы, что это значит: кровоточит душа. И Саския тоже. Хотя у самой кровоточила не только душа, но и грудь. Каплям вроде бы положено падать с неба отвесно. Но они кружатся на свету у окна, точно хлопья снега. Видимо, против ветра у них сил маловато. А разве он, Рембрандт, не походит нынче на эти капли? Куда его бросает? Что с ним? И что это за злой такой ветер? Он поворачивается на правый бок. Кушетка скрипит под ним. И она очень похожа на него: у кушетки тоже кровоточит нечто. От старости. От одряхления. И он и она достойны друг друга. Оба скрипят. Обоих злой рок уносит куда-то... Свеча медленно оплывает. Она догорает. Она тоже чем-то сродни и ему и кушетке...

Когда Корнелия поздно вечером прикрыла дверь в комнату, служившую Рембрандту мастерской, Арт де Гельдер, молодой ученик мастера, сказал:
- Мне не нравится...
- Что? - спросила Корнелия.
- Как он дышит.
Ребекка Виллемс, служанка мастера, добавила:
- Он побледнел.
Корнелии всего пятнадцать. Она не обратила внимания ни на цвет лица, ни на дыхание.
- Разве он не устал? - спросила она.
- И усталость тоже,- со значением сказала Ребекка.
- Может, мне посидеть с ним?..- Арт в свои двадцать пять лет в глубине души тоже полагает, что учитель очень, очень устал. Может, все от этого и проистекает...
Корнелия подымает лампу повыше. Она вопросительно глядит на Ребекку.
- В такую погоду,- говорит Ребекка,- даже здоровяки валятся с ног.
- Да, погода неважная,- говорит Арт. Он колеблется: посидеть с учителем или...
- Ему нужен покой, господин Гельдер.
- Да,- говорит Корнелия,- господин Тюлп так и сказал.
- Бонус тоже...

Тюлп и Бонус расстались на площади Дам. Их ждали экипажи. Тяжелые капли воды плюхались на мостовую и текли ручьями.
- Отвратительная погода,- сказал Бонус.- Мои пациенты помучаются в эту ночь.
- А господин Рембрандт? - спросил Тюлп.
- Он болен?
- Он плох.
- Навестим его.
- Завтра же,- сказал Тюлп.
И они разъехались по домам.
Но разве господин Рембрандт болел? Он просто жаловался на усталость. Ведь это неудивительно в шестьдесят три года. Удивительно было другое: если бы мастер после всего пережитого и после прожитых лет не жаловался на усталость! Но что же все-таки с мастером? Он притих на кушетке. Он смотрит на противоположную стену, увешанную картинами... Одна, другая, третья... А вот и он сам... Такой старичок. То ли смеется, то ли вот-вот заплачет... Такой старый, такой морщинистый. То ли добрый, то ли больной. И оттого эта странная полуулыбка, полуплаксивая гримаса. Мастер не пощадил себя. Изобразил то, что видел в зеркале... Жалкий старикашка на стене! Смотрит на мир и делает вид, что улыбается. Но разве это улыбка? Разве можно улыбаться после стольких смертей?.. Сначала отец, потом мать... Потом дети - один за другим... Потом - милая, милая Саския... А потом - милая, милая Хендрикье... Удар за ударом... Но, боже, зачем же этот, последний? За что испепелил молодого бесценного Титуса? И на кого оставил одинокого старикашку?.. Который гримасничает на холсте на стене...
Рембрандт щурит глаза, чтобы лучше видеть этого старикашку, вынырнувшего из тьмы...

Ребекка как-то спросила Арта:
- Господин Гельдер, зачем это он?.. А? Неужели ему нравится этот страшный старик?
Арт растирал краски. Он сказал:
- Он пишет то, что видит. Он не желает приукрашивать. Это же его правило. Правило всей жизни.
- Очень уж старый этот. Некрасивый.
- Так оно и есть, Ребекка.
- И смешной.
- Разве?
Арт уставился на портрет. Возможно, что учитель лишнего наговорил на себя. Безо всякой жалости к себе. И к близким.
- Смешной, говорите?
- Да,- сказала Ребекка.- Смешной. Ублюдочный. Зачем это он? А?..
Старичок на стене и в самом деле веселился. А по сердцу его, наверное, текли слезы... Кровавые...