Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

- Читаю? - Рембрандт приблизился к ней, и он показался себе самому слоном в сравнении с этой хрупкой серной.- Это не то слово, Саския ван Эйленбюрг! Я изучаю ее.
- Надеюсь, вы не собираетесь идти в богословы...
- Нет. Я пытаюсь черпать из нее сюжеты.
- Но это уже делали итальянцы. Вы не собираетесь в Италию?
- Зачем?
- Чтобы увидеть прекрасное искусство.
Он набычился, как это случалось с ним, когда речь заходила об искусстве.
- Вы думаете, только там и есть прекрасное искусство?
- А вы, господин ван Рейн? - Кокетливые нотки возобладали в ее голосе.
- Скажу откровенно: севернее Альп не меньше прекрасного искусства. Вот господин Сваненбюрг чуть не полжизни провел в Италии. И жена у него итальянка. Спрашивается: что это дало ему? Вы слышали имя ван Сваненбюрга?
- Нет.
- И едва ли услышите. Хотя искренне его уважаю. Я его ученик. Я всегда и всем это говорю и буду говорить.
- А Ластман?
- Господин Ластман? А что?
- Разве не он ваш учитель? Хендрик мне говорил...
- Он говорил правду. Господин Питер Ластман научил меня читать эту книгу. - Рембрандт положил руку на Библию. Почти оперся на нее.
- И научил читать?
- Да, Саския ван Эйленбюрг. Но я читаю ее по-своему.
- А можно узнать, как это вы читаете по-своему? Рембрандт быстро прошел в угол комнаты и принес лист с карандашным наброском.
- Я не умею объяснять,- признался он.- Лучше покажу, как читаю Библию.
Саския принялась внимательно разглядывать лист:
- Я вижу крест. Вижу человека на кресте. И негустую толпу вокруг.- Она круто повернулась к нему.
- Да, это так.
- Судя по всему, дело происходит не то в Голландии, не то во Фрисландии... Словом, где-то в наших краях.
«У нее светло-каштановые волосы», - подумал он про себя.
- Ну? Что скажете, господин ван Рейн? Он взял лист, вытянул руку.
- Да,- сказал он,- это где-то здесь.
- А при чем тут Библия?
- А крест? А Христос?
Она задумалась. Потом проговорила:
- Это и есть прочтение, которому выучил вас Ластман?
- Да. Но вопреки его советам. Ластман буквально привержен истории. К ее внешнему образу. Между тем человеческие чувства мало изменились с библейских времен.
Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, но промолчала...

Из разговора в Эрмитаже. Ленинград. Май, 1975 год.
- ...Итак, «Флора» Рембрандта. Она вся в цветах. Одеяния странные.
- Такая некрасивая богиня. Наверное, эллины ее представляли себе иначе.
- Возможно.
- Нет, она мила. Конечно же это Саския.
- Это уже после женитьбы.
- Сам сделал предложение или...
- Как сказать? Документов на этот счет никаких. Рембрандт не очень любил писать письма. Он любил писать картины.
- Наверное, это важнее писем?
- Разумеется. Но если бы у нас были письма, мы знали бы о нем значительно больше...
- Больше, чем узнаем из его картин?
- Пожалуй.
- И все-таки она не очень привлекательна...
- Это на ваш вкус. А ему нравилась очень. Мы уже видели «Данаю». В ней есть немного и от Саскии.
- Скажу откровенно: не слишком красивую Данаю писал.
- А он и не стремился к красивости. Вон там висит портрет старика в красном. Разве не прекрасен этот человек с морщинистым лицом и глазами мудреца?

- Вы уединились, а господин ван Эйленбюрг скучает со мной.- Лисбет указала сложенным веером на Хендрика.
- Вот уж нет, - сказал Хендрик.- Просто мы поспорили с господином Болом и господином ван Флитом. Госпоже Лисбет ван Рейн спор показался малоинтересным. Она едва прикрывала зевоту веером. Кстати, это и есть тот самый веер?
- Да, - живо отозвался Рембрандт.- Китайский веер.
- Подарок, - похвасталась Лисбет.
- Какой чудесный веер! - Саския приблизилась к Лисбет.- Какая тонкая работа!
- Только китайцы могут затратить столько труда на такую безделушку,- заметил Хендрик.
- Как сказать! - возразила Саския.- Мне отец подарил резную деревянную шкатулку. Французскую. Она тоже делалась не один день. В каждом народе есть свои терпеливые и упорные мастера.
Рембрандт обратился к Саскии:
- Есть и в нашем.
- Это намек на себя? - Саския звонко рассмеялась.