Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

В ушах Рембрандта звучали эти вчерашние речи, словно только что услышанные. Он сидел в своем углу и наблюдал за залом. А люди все приходили. Были тут и поэты, и живописцы из цеха маляров, приходили врачи. Доктор Эфраим Бонус разыскал Рембрандта.
- Это вы? - спросил он, кивая в сторону «Анатомии».
- Я, - смело ответствовал Рембрандт.
- Я - доктор Бонус. Надеюсь, мы с вами подружимся. Но не пугайтесь! Не на почве болезней, а, как говорится, на ниве изящного искусства.
Рембрандт молча кивал.
Подходили многие, говорили немало приятных слов. Пожаловал и сам Питер Ластман. Он долго разглядывал картину, отходил от нее то в одну, то в другую сторону. Обернувшись, встретился с пылающим взглядом Рембрандта, идущего навстречу учителю.
- Поздравляю,- учтиво произнес Ластман. И подал прохладную ладонь.
Рембрандту показалось, что его окатили ледяной водой. Погодите! Это же учитель! Питер Ластман, прославленный художник, умудренный жизнью и опытом! Неужели ему больше нечего сказать? «Поздравляю»? И всего-то?
Доктор Тюлп всю эту сцену наблюдал собственными глазами и все слышал собственными ушами. Немного погодя он подошел к художнику, отвел его в сторону и сказал:
- Господин ван Рейн, вы взошли на вершину славы... Поверьте мне! И, пожалуйста, не обращайте внимания на поведение тех, кто не понял или не хочет понять происшедшего... Не принимайте это близко к сердцу: ни похвалу, ни зависть. И тогда вы окончательно победите. А сегодня только первая, но очень и очень важная победа!

Эжен Делакруа писал в 1851 году:
«Быть может, еще будет установлено, что Рембрандт куда более великий художник, нежели Рафаэль».

В лавке Хендрика ван Эйленбюрга оказалась некая молоденькая особа, которая оживленно беседовала с хозяином. Одета была она слишком модно, слишком элегантно. Рембрандт тотчас решил, что это богатая провинциалка. И не ошибся.
- Познакомьтесь,- сказал Хендрик,- моя двоюродная сестра. Северянка. Из Фрисландии.
Рембрандт поклонился ей.
- А это,- продолжал Хендрик, обращаясь к сестре,- наша знаменитость...
Рембрандт поднял руку:
- Я сбегу, если будете продолжать комплименты.
- А он и в самом деле сбежит. Он способен.- Так говорил Хендрик ван Эйленбюрг.- Саския, это человек железной воли и бычьего здоровья. Чуть не уморил всех наших докторов. Амстердам рисковал остаться без врачебной помощи.
- Это правда? - Саския очень мило улыбнулась. Первое, что бросалось в глаза в ее облике: цветущее здоровье - кровь с молоком. Но красивой ее не назовешь. Голова девочки, талия словно у осы, только бедра выдают зрелость Саскии ван Эйленбюрг.
Ее вопрос немножко смутил Рембрандта.
- Насчет бычьего здоровья господин ван Эйленбюрг прав,- сказал он.- Но я никого не собирался морить. Тем более - докторов. Правда, они очень хныкали. Все, кроме доктора Тюлпа.
Милая улыбка не сходила с лица Саскии.
- Это тот самый, который что-то важное сообщает своим коллегам?
- Вы уже видели картину? - удивленно спросил Рембрандт.
- Да, господин ван Рейн. А что делать провинциалке в таком огромном городе? Остается ходить в театр,- на концерты и посещать интересные выставки вроде вашей.
- Положим, выставкой это не назовешь...- Рембрандт попытался отвести взгляд от Саскии.- А вам, значит, немножко понравилась картина?
Саския оказалась бойкой па язычок:
- Это не то слово, господин ван Рейн. Правда, Хендрик меня основательно подготовил, перед тем как свести в хирургическую гильдию... Правда, Хендрик?
- Ничего особенного. Я просто сказал: хочешь посмотреть на работу новой знаменитости?
- И вы согласились?
- Господин ван Рейн, я не только согласилась - я помчалась быстрее ветра.
- Ну, прямо уж...- Рембрандт смутился.- Зачем надо было бежать?
- Как зачем? Так положено провинциалке.- Саския чуть сдвинула набок великолепную широкополую шляпу.
- Господин ван Рейн, - сказал Хендрик ван Эйленбюрг,- скажу по-родственному...
- Он скажет какую-нибудь гадость,- перебила брата Саския и звонко рассмеялась. (Губы ее показались художнику из чистого рубина.) - Родственники обычно не скупятся на гадости.
- Вот и не угадала, Саския... Господии ван Рейн, вы не можете представить себе, как точно она определила вашу картину. Я нарочно сказал, что ничего особенного, дескать, де Кейзер, Элиас и другие уже писали «Анатомию», и совсем неплохо. Вот что я сказал, так сказать, провокационно. И знаете, что услышал в ответ? Не перебивай меня, Саския. Я услышал такие слова: «Нет, здесь совсем не то, Хендрик. В тех картинах, которые я видела или с которыми я знакома по гравюрам, нечто другое. Там все пялят па тебя глаза. Они как бы хотят что-то сказать, да не могут. Никак не могут, потому что они интересуются не анатомией, а позируют художнику. А у господина ван Рейна - совсем, совсем другое».