Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

Лисбет заторопилась туда же. Рембрандт уже сидел, уставившись на этюд с повешенным... И не замечал сестру. Она постояла в дверях, постояла и - ушла к себе наверх. Небольшая вспышка, слава богу, окончилась. И она и он чувствовали себя виноватыми. Лисбет плакала в подушку, а Рембрандт, позабыв о только что происшедшем, разглядывал этюд, где труп был изображен головою влево и свет шел откуда-то слева, с верхнего угла. Темно-коричневый фон с золотистым отливом подчеркивал мертвенную бледность натуры. Рембрандт взял лист бумаги и карандашом изобразил положение трупа, соответствующее этюду. У головы усадил некоего доктора, предположительно Тюлпа, а справа и слева от него - десять безликих фигур. Этот набросок художник небрежно откинул в сторону и взялся за новый. Вот труп лежит, упершись головою в левый край, а пятки выставив напоказ. У ног сидит доктор Тюлп в шляпе, а остальные - десять докторов - по правую руку от него. Скальпель Тюлпа острием направлен в левое колено...
И этот набросок полетел вслед за первым...
Тут в дверях показалась Лисбет с платочком в руке.
- Я была не права,- произнесла она тихо. Рембрандт словно впервые увидел ее. Долго смотрел на сестру. А потом сказал:
- О чем ты, Лисбет?
- Я виновата,- проговорила она.
Он пытался вспомнить: о чем это она? И вспомнил.
- Ладно, Лисбет! Я позабыл уже. Нет вина? Так оно будет! Разве ты ходишь в служанках? Тут дело похуже: куда усадить доктора Тюлпа?
Лисбет постояла еще немного и, когда убедилась, что он снова забыл о ней и о злосчастном вине, незаметно удалилась в свою комнату.
Нет, этих молодых коллег Тюлпа надо посадить по ту сторону трупа, а самого Тюлпа против них... Сказано - сделано. Набросок готов и ровно через минуту брошен наземь. Рембрандт берет один из этюдов, на котором труп изображен с уходящими влево ногами, а голова - в тени, в сумраке. При этом место Тюлпа здесь, в голове, то есть на переднем плане (сидит вполоборота), а другие - у ног (чтобы лучше наблюдать за скальпелем Тюлпа, занесенным над грудью)... Явился Бол. Поздоровался с учителем, собрал с пола наброски, внимательно рассмотрел их и положил па высокую скамью.
- Порви их,- сказал Рембрандт.
- Жалко,- сказал Бол.- Пусть полежат.
- А я говорю - порви!
Бол исполнил приказание учителя.
- Они не так уж плохи,- сказал он.
Рембрандт принялся за новый набросок. На этот раз делал его сангиной.

- Милый Фердинанд,- сказал за ужином Рембрандт,- мы с Лисбет чуть не поссорились нынче.
Бол поднял глаза на Лисбет.
- Да,- подтвердила она, улыбаясь.
- Надеюсь, все обошлось, учитель.
- Да. Потому что был виноват я.
- Это как сказать,- возразила Лисбет.
- Вот что,- мягко сказал Рембрандт, попивая пиво с видимым наслаждением,- у мастера Ластмана всегда имелся запас пива и вина. Я полагаю, что и в этом мы должны последовать его примеру.
Большеглазый Бол не очень понимал, о чем речь. Он шмыгнул носом, отчего нос показался еще крупнее, чем был па самом деле.
- Я объясню, в чем дело,- сказала Лисбет.- Нынче является молодой человек от доктора Тюлпа, чтобы сообщить, что доктор собирается к нам.
- Ого! - Фердинанд Бол захлопал в ладоши.- Это называется «наша взяла».
Рембрандт укоризненно покачал головой.
- Верно, наша взяла! - сказала Лисбет.
- Я не люблю загадывать.- Рембрандт строго взглянул на ученика.- Доктор едет, чтобы поговорить. Но мы не знаем, о чем. То есть мы не знаем, с чем приедет. Он может сказать «да». Но может сказать и «нет».
- А труп? - вопросил Бол.
- Труп ни при чем. Мне могут сказать, что дали возможность порисовать. Так сказать, сделали одолжение. Я должен быть только благодарен, потому что такое удается редко.
- А картина? - воскликнула Лисбет.
- Картина своим чередом. Это отдельный вопрос.
- И все-таки у меня хорошее предчувствие,- сказал Бол.
Бывали порой минуты, когда Рембрандт был безотчетливо весел. Лисбет давно не видела его таким, как сейчас, во всяком случае, после смерти отца...