Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

Саския лежала у себя: у нее болела голова, ныла грудь. К перемене погоды, что ли? Нет, что-то посерьезнее, что-то потаинственнее. Рембрандт смотрел на нее с порога, и у него болела душа.
- Голова кружится,- призналась Саския.
- А почему держишься за сердце?
- Что-то с ним такое...- Саския провела рукой по всей груди.
Он выглянул в окно.
- Тучи налетели...
- У меня все тело ноет и без них...
«Чем она еще жива? - подумал он.- Похоронить троих? Нет, это не всегда выдержит даже мужчина. Даже сильный». Он присел на краешек кровати.
- Послушай,- сказал он. Расправил рыжеватые колючие усы.- Я решил твердо. Необходимо только твое благословение.
- О чем это ты? - Саския повернула к нему бледное, одутловатое лицо. Глаза ее распухли от слез.
- Мне не нравится этот дом, начал он.
- Почему? - Саския поправила чепчик на голове.
- Разве не ясно - почему? Она промолчала.
- Слишком много здесь потеряно. Больше не могу дышать среди этих стен.
Она молча ждала: что же дальше?
- Я хочу купить дом. Хочу жить на новом месте. В нашем собственном доме.
Она - ни слова.
- Я уже присмотрел. У шлюза святого Антония. В четыре этажа. С мансардой. Правда, очень дорогой. Но я надеюсь выплатить. Ведь я не последний живописец в Амстердаме. И не так уж молод. Пора иметь свой дом. Мне кажется, нам больше повезет в нем. И потом - понимаешь? - свой. Мы все переделаем на свой вкус. Словом - свой. Доктор Тюлп одобрил.
- Ты сам нашел этот дом?
- Не совсем. Хендрик помог.
- А что говорит он?
- Одобряет. И даже очень.
У Саскии чуть зарделись щеки. В глазах блеснул неяркий свет.
- Ты думаешь, нам улыбнется счастье? - И у нее покатились слезы - такие крупные, как французские виноградины.
- Будешь довольна, - сказал он, и в голосе что-то скрипнуло. Верил он или не верил в счастье?
А она?
Рембрандт воодушевился:
- Очень хорошее полуподвальное помещение. А мансарда?! Оттуда такой вид на порт! Сбоку канал святого Антония. Не очень далеко от Амстела. На прогулки можно ходить. И не раз на дню. Широкая улица. Недалеко живут Сиксы.
Потом он услышал тихий шепот, почти что стон:
- Хочу в новый дом. Рембрандт зааплодировал:
- Я так и знал, что мой проект тебе понравится. Если бы жив был твой опекун - ему бы наша затея тоже пришлась по душе.
- Он меня очень любил, - прошептала она. (Они говорили о покойном пасторе Сильвиусе.)
Рембрандт встал, упер по привычке руки в бока. Стал на носки и покачался из стороны в сторону. Он был рад, что доставил Саскии удовольствие. Нет, в самом деле, надо съезжать отсюда - трудно жить в доме, откуда собственноручно вынес своих малюток на кладбище...
Правда, здесь, на Ниве Дулен, лучше, чем на Блумграхт. Однако свой дом у шлюза будет еще лучше!
- Так вот, дорогая Саския...- Рембрандт говорил твердо, решительно, как о деле совершенно решенном.- Я ускоряю покупку. Хендрик окажет мне содействие, потом приведу дом в порядок по твоему вкусу, и мы уедем на Бреестраат.
- Можно его посмотреть? - Саския уже говорила внятно, довольно громко.
- В любое время, дорогая.
- Я бы хотела завтра.
- Завтра так завтра! - Рембрандт поцеловал жену в обе щеки и выбежал из комнаты.

Хендрик ван Эйленбюрг сказал Рембрандту, что вчера в лавке получены любопытные офорты амстердамских, харлемских и роттердамских мастеров.
- Кто эти мастера? - спросил Рембрандт.
- Их имена пока ничего не говорят.
- Это ничего не значит. Когда я могу посмотреть их?
- Да хоть сейчас. Но я полагаю...- Хендрик сплел пальцы рук.- Я полагаю, что вам сейчас не до них.
- Это почему же?
- А дом на Бреестраат?
- Дом - само собой.
- А расходы?
Рембрандт обнял родственника:
- Спасибо за заботу. Это по-родственному. Однако, Хендрик, скажу откровенно: офорты интересуют меня больше дома. Нет, вру. Не меньше дома. Так будет точнее. А деньги? Что деньги? Есть они, нет их - ничего особенного. Они будут, пока эти руки держат кисть. Где офорты?
Хендрик выложил целую кипу.
- Но, Рембрандт, вы не забыли, зачем явились? Рембрандт провел ладонью по лбу.
- Я? Зачем?
- Дом, Рембрандт, дом!
- Ах да! Хендрик, я буду просматривать эти работы, а вы рассказывайте.