Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

Баннинг Кок сказал, поглаживая бородку:
- Как вы думаете, что за мысль влетела мне сейчас в голову?
- Влетела, как птичка? - спросил кто-то с того конца стола.
- Хуже! Она просверлила лоб и застряла в мозгу.
- Ого! - воскликнул лейтенант.- Значит, мы услышим сейчас нечто...
- Именно!.. Вот гляжу на вас и говорю себе: почему бы не заказать групповой портрет?
- Групповой? - удивился стрелок Схеллингвау.- Портрет всей роты, что ли?
- По желанию... По желанию...- продолжал капитан.- Вчера у одних знакомых я встретил доктора Тюлпа. Он на все лады расхваливал художника ван Рейна...
- Этот художник рисовал доктора и его учеников.
- Верно... Художник - из первых в Амстердаме. Стрелок Крейсберген допил бокал и воскликнул:
- Согласен! Вношу свои флорины.
- Ты-то согласен,- сказал капитан.- Дело теперь за малым: согласится ли он?
- Кто - он?
- Господин ван Рейн с улицы Широкой. А еще надо узнать окольными путями, примет ли нас вообще.
- Такая важная птица? - сострил Схеллингвау.
- Представь себе!
И компания принялась обсуждать мысль, неожиданно просверлившую темя капитана Баннинга Кока...

Доктор Тюлп внимательно выслушал капитана Франса Баннинга Кока - такого плотного, крепкого, тридцатипятилетнего - и сказал:
- Разумеется, я хорошо знаю господина ван Рейна. Я позировал ему около десяти лет тому назад. Лечил его самого и его семью. Лечу и теперь. Он не одержим родовой фанаберией, как полагают некоторые. Рембрандт сын простого мельника. И трудится он все дни, как мельник, но покладая рук. Иногда слышишь: он нелюдим. Это неправда. Я бы сказал так: он - человек веселый, общительный. Если доведется - взгляните на его портрет с женой на коленях. Он весь такой - как хороший напиток в хорошем бокале, который держит в руке. Он просто очень занят: днем - работой, ночью - мыслями о предстоящей работе.
- Господин Тюлп... Уважаемый доктор...- Капитан говорил так, словно ему жали башмаки.- Но разве не нужны ему заказы?
- Почему не нужны? Нужны. Но он богат. И жена его принесла с собой хорошее приданое. На Широкой улице, близ шлюза святого Антония, у него теперь прекрасный дом. Прекрасная галерея офортов и разных картин, прекрасные раритеты... Словом, это богатый человек. Впрочем, так же, как и вы. К чему я это говорю? Он не станет связываться с работой только ради заработка. У него своп живописные идеалы.
Баннинг Кок (несколько обескуражено):
- Что же вы советуете? Доктор Тюлп улыбнулся.
- Попытайтесь, господин капитан, проникнуть к нему. Но учтите: вы будете иметь дело с первым художником Амстердама.
- Значит, попытаться? Доктор Тюлп:
- Если угодно, капитан, для начала я переговорю с ним сам.
- Отлично! - Пухлые пальцы капитана коснулись рыжеватых усов и молодцевато их расправили.
«Он меня боднет»,- подумал капитан, войдя в мастерскую художника. В самом деле, Рембрандт стоял, широко расставив ноги. Он осматривал гостя пытливым, недоверчивым взглядом. Художник даже не ответил на приветствие. Стоял и молча глядел, что-то соображая.
Капитан был одет по-парадному. Грудь - широкая, ноги его, видать, прочные, руки - крепкие, взгляд - прямой, открытый. Если верить врачам, которые утверждают, что лицо - зеркало души и здоровья, этот капитан несомненно крепыш. Наверное, его дед и отец сражались против испанских воинов, терзавших эту землю. Может быть, его отец даже сражался рядом с отцом художника, тоже проливавшего кровь в войне против испанцев... Все может быть... Этот капитан как бы олицетворяет тех, кто и сейчас может подняться по первому призыву против любого врага... Нет, ничего не скажешь - бравый капитан! Есть в его стати, в его ладно сколоченной фигуре нечто привлекательное, нечто большее, чем просто заправская лихость. В нем - та частица силы, мужества, преданности, которая так необходима любому уважающему себя народу. Неожиданно художник преобразился. Его словно волшебным образом подменили: заулыбался, протянул руки - весьма дружески, чертыхнулся - грязные, мол, руки, в красках они...
- Пожмите мне локоть, господин капитан. И, пожалуйста, присаживайтесь. Вон на ту скамью.
Рембрандт вытер руки сухой тряпкой, пожаловался на усталость.
- Я не отходил от мольберта весь день,- проговорил оп хрипловатым, простуженным голосом.
Баннинг сказал:
- Доктор Тюлп считает вас здоровяком. Художник махнул рукой.
- А мне советует больше отдыхать.
- Он прав, господин ван Рейн. Даже лошадь и та нуждается в отдыхе.
- А работа? - вдруг вспылил художник.- Кто писать будет? Кто сделает за меня? Спрашиваю: кто? Я с удовольствием уступлю на время кисть другому, но с одним условием: чтобы работу мне самому не пришлось переделывать.
Рембрандт сдвинул набекрень берет и упер руки в бока.
- Мы, военные,- сказал Баннинг Кок,- тоже считаем, что надо отдыхать вовремя. Даже в бою. Чтобы вернее побеждать.
Художник нахмурился.
- Сколько вам лет? - спросил оп. Капитан ответил.
- Я на год старше вас,- сказал Рембрандт.- Старик уже. Тридцать шесть - не двадцать шесть. Тогда я не знал усталости.