Георгий Дмитриевич Гулиа. Рембрандт

Мать вытерла глаза. С умилением посмотрела на сына, который так силен, что может работать за троих, и к тому же так благороден.
- Когда мы воевали за принца Оранского,- сказал отец,- мы воевали и за двоих, и за троих, а то и за четверых. Как придется. Потому что жизнь требовала. Я вижу, что в моем сыне течет кровь его предков, которые свергали испанцев.- И старик отхлебнул пива.
Лисбет не удержалась от колкости:
- А Рембрандт молчит...
- Что же мне говорить? - Рембрандт ни на кого не смотрел, в свою тарелку уставился.
Адриан не одобрил поведение младшей сестры. Все уже сказано, и достаточно ясно. О чем может быть разговор? Только ради разговора? Рембрандт должен учиться. Это давно решено. И возвращаться к этому не следует.
- Он учится рисованию? - с невинным видом спросила Лисбет.
Отец и Адриан вопросительно уставились на Рембрандта. Эти простые люди, преданные своему делу и верные своему слову, полагали, что каждый говорит правду, и только правду. Говорит то, о чем думает, и не кривит душой.
- Ты хочешь сказать что-нибудь, Рембрандт? - Отец говорил жестко.
- Нет, ничего.
- Совсем ничего? - вопросил Адриан.
- Пока ничего. Вроде бы все предельно ясно.
Мать сказала хриплым, простуженным голосом:
- Сейчас сказать ему нечего. И не надо. Ежели что и придется - скажет в свое время. Правда?
Рембрандт молча кивнул.
- Вот видите, он же ничего не говорит. Он слушает, как и подобает доброму сыну и брату. Слышишь, Лисбет? И перестань задавать дурацкие вопросы!
Лисбет прикусила язычок.
- Схожу на мельницу,- сказал Хармен Герритс. И встал из-за стола, шумно отодвигая скамью.
Рембрандт молча доедал обед.

Яну Ливенсу Рембрандт сообщил очень коротко:
- Брат свалился с лестницы.
- Он был пьян?
- Нет.
- Ему плохо, что ли?
- На всю жизнь калека.- Больше ничего не добавил к своему сообщению Рембрандт. Он запомнил слова одного мельника: никого особенно не волнуют твои несчастья, поменьше распространяйся о них. У каждого своя беда на гряде.
Ян Ливенс спросил:
- Мы пойдем к мастеру Сваненбюргу?
- Может быть.
- Сегодня?
- Это к спеху?
- Нет.
- Тогда пройдемся по Хаарлеммерстраат.
- К этой красотке?
- Может быть,- пробормотал Рембрандт и убыстрил шаг.
Тот дом стоял слева. И окно находилось слева, если смотреть на дом с противоположного тротуара. Рембрандт пошел медленнее, скосил взгляд.
- Занавески...- сказал Ливенс.- Птички нет дома... Да, похоже, их плотно сдвинули. Чистенькие, кремового цвета занавески.
И Рембрандт бросился вперед как угорелый.
- Ты что? - попытался остановить друга Ливенс. Но куда там! Рембрандт бежал стремглав.
В конце улицы - довольно длинной - Рембрандт сказал:
- А можно к мастеру сегодня?
- Я же предлагал.
- В университет я больше не ходок. Довольно с меня всяческой премудрости.
Ян Ливенс поддержал его в этом важном решении. Он сказал:
- В таких случаях говорят: жребий брошен.
- Да, брошен, Ян. Если даже и допускаю ошибку.
- Что скажут домашние? Ты с ними советовался?
- Нет.
- Так как же?
- Веди меня к нему! Посмотрим, что он скажет.
- Надо взять с собой тетради. Все до одной.
- Я вырву чепуховые рисунки.
- Оставь все.
- Я вырву дурацкие зарисовки.
- Ты упрям, как восточный осел.
- Возможно. Но я все-таки сожгу всякую дребедень. Чтобы не позориться.
- У мастера верный глаз.
- Тем более вырву. Сожгу. И пепел развею... Где он живет?
- Недалеко от церкви. В двух шагах от университета.
- Он стар?
- Не очень. Наверное, под пятьдесят. У него жена Фьоретта. Итальянка.