Ночной дозор, 1642
Фауст, 1652

	Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
	Старик, 1631

Мальчик замерз, казался слишком худеньким, но вид у него был неподобающе веселый. Кончик носа и губы у него посинели, лицо сузилось, и тем не менее он выглядел таким довольным, что Хендрикье спросила себя, уж не гулял ли он с девушкой, но тут же отвергла такое предположение: его невинные глаза смотрели на нее с давно забытым выражением - тепло и любовно.
- Ого! У нас чечевичный суп! - воскликнул Титус так же одобрительно, как восклицал когда-то: «Ого! У нас жареный утенок!»
Он кивнул отцу, послал Хендрикье воздушный поцелуй и отправился мыть руки.
- Что он опять задумал? - спросил Рембрандт, оторвав наконец руку от лба и распрямив спину, настолько безучастную ко всему, что от этого можно было взбеситься.
- Не знаю. Я никогда не спрашиваю, что он замышляет. Он не любит, когда ему задают вопросы, - в таких случаях он думает, что его считают ребенком.
- А разве он не ребенок?
- Будь он ребенком, это было б великое счастье, особенно...
- Что «особенно»?
- Особенно если вспомнить, с чем ему приходится мириться.
Влажные глаза Рембрандта моргнули и посмотрели так, словно впервые увидели грязные стены, дешевую мебель, треснувшие тарелки, деревенскую еду.
- Где Корнелия? - спросил он голосом, который бывает у человека, еще не совсем очнувшегося от сна.
- На случай, если ты этого не заметил сам, знай: Корнелии уже три дня нет дома. Она у Пинеро.
Хендрикье поставила на стол хлеб с такой яростью, что было просто удивительно, как блюдо не разбилось.
- Так ведь это же хорошо, верно? - спросил художник.
- Для нее, быть может, и хорошо, а для меня - нет.
- А почему? Ты скучаешь без нее?
- Скучаю? А почему бы мне не скучать? Что еще, кроме нее, осталось у меня в этой проклятой...
Хендрикье оборвала фразу, почувствовав, что из горла у нее рвется подавленное рыдание. В эту минуту вернулся Титус, по-прежнему загадочно веселый и казавшийся сейчас, когда на нем не было куртки, особенно изящным. Он сел за стол и потрепал Хендрикье по руке.
- Я думал, сегодня у тебя в школе нет уроков, - сказал его отец.
- Я и не был в школе.
- Чем же ты, ответь, бога ради, занимался тогда весь День?
- Чем? - Титус поднял яркую голову, склоненную над миской. Глаза его горели, губы улыбались. - Весьма неблаговидными вещами: воровал, играл, соблазнял женщин и всякое прочее.
У Хендрикье защемило сердце. Как может мальчик даже произносить такие слова?
- Это, конечно, шутки. В действительности я занимался самым невинным делом, - продолжал Титус, слизывая темную жидкость с уголков бледных тонких губ. - Впрочем, невинным - слишком скромный эпитет. Занятия мои были похвальными, подлинно сыновними, христианскими и полезными. Сегодня с восьми утра я исколесил весь Амстердам в поисках дома для нас. И хотите верьте, хотите нет, я, кажется, его нашел.
На последней фразе голос его слегка дрогнул, а длинные огненно-яркие ресницы опустились и прикрыли глаза: мальчик боялся, как бы отец не пробудился от апатии и не низвел его до уровня школьника, посмевшего слишком много взять на себя.
- Кто посылал тебя искать дом? - спросил отец, но без гнева.
- Никто. И, уж конечно, не Хендрикье. - Титус слегка толкнул ее коленкой под столом. - Я просто подумал, что нам все равно уезжать отсюда, а у меня каникулы, и будет неплохо, если я похожу да посмотрю, как обстоят в городе дела с жильем. В общем, я перебывал в семнадцати домах, - заторопился он в надежде закончить атаку, прежде чем погаснет отцовская улыбка. - Девять из них оказались ужасны - темные, сырые, холодные. Пять из оставшихся восьми годились для жилья, но в них либо не было комнаты под мастерскую, либо света было слишком мало. Я старался найти для тебя светлое помещение, отец. - Титус бросил на Рембрандта взгляд, в котором смешались страх, любовь, жалость и уважение. - Я хотел, чтоб освещение у тебя было не хуже, чем раньше.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »