|
 Винсент Ван Гог о Рембрандте
"Синдики цеха суконщиков" - превосходны, это прекраснейшее творение Рембрандта, и все же что за интимная, бесконечно симпатичная картина, написанная d'une main de feu (огненной рукой) «Еврейская невеста», которую не оценивают столь же восторженно. Видишь ли, в Синдиках...
Рембрандт верен натуре, хотя даже при этой верности он, как всегда, парит высоко, в небесах, в бесконечности; однако Рембрандт умел делать и кое-что иное, когда ему не надо было придерживаться буквальной точности, необходимой, например, в портрете, и он мог быть поэтом, т.е. творцом.
Таков он в «Еврейской невесте». Как прав был Делакруа, как он понял эту картину! Какое высокое чувство, неизмеримая глубина. Надо умереть несколько раз, дабы так рисовать. Эти слова подходят прекрасно к этой картине. Но, возвращаясь к Франсу Халсу и его картинам, можно сказать, что он в них твердо стоит на земле; Рембрандт же проникает в тайну так глубоко, что вещает о предметах, для которых нет слов ни в каком языке.
Вот почему Рембрандта и называют так: волшебником. И это не простое ремесло."
"Вечером я не могу сидеть поздно. Дядя мне это строго запретил, но слово, стоящее под гравюрой Рембрандта, остается у меня в памяти: «In medio noctis vim suam lux exerit» («Среди полуночи свет являет силу свою»), - и я смотрю, чтобы всю ночь горело маленькое газовое пламя, и лежу часто, in medio noctis («среди полуночи»), на него глядя и обдумывая план моей работы на следующий день, и соображаю, как бы мне получше выполнить мое учение.
Зимой, по утрам, надеюсь, буду рано зажигать огонь, в зимнем утре есть что-то своеобразное..."
"Освободившись, я наконец-то реализовал свой проект - посетить Триппенхаус и посмотреть офорты Рембрандта. Я отправился туда этим утром и я очень доволен. Когда я был там, я говорил себе:
«Тео и я, не сможем ли мы когда-нибудь взглянуть на это вместе?» Подумай об этом. Посмотри, не сможешь ли ты посвятить один или несколько своих дней на подобные вещи. Какое впечатление такой человек как Па мог бы испытать перед такими офортами Рембрандта, как «Бегство в Египет» или «Положение во гроб», он, кто так много путешествовал и повидал.
Даже ночью он шел с фонариком к умирающему больному поговорить с ним о Том, Кто ночью словом смягчал страдания и утешал в предсмертной тоске? Коллекция Триппенхауса прекрасна...
«Благословенна ночь», когда двое или трое собрались во имя Его, Он там среди них. И благословен тот, кто знает об этом. Рембрандт знал это. Глубиной своего сердца он создал этот рисунок (тот, что в Британском музее), на котором мы видим дом в Вифании.
В этой комнате, где царствует полумрак, встает фигура Царя Небесного, досточтимая и впечатляющая, сумрачно-суровые очертания напротив окна, где начинаются сумерки.
В ногах Иисуса сидит Мария, выбравшая самое почетное место, место, которого ее никто не лишит, Марфа там же, чем-то занимающаяся, если я припоминаю верно, она разводит огонь, или делает что-то еще.
Тот рисунок, я надеюсь, его не забуду, кажется, говорил мне: «Я светоч мира, и тот, кто последует за мной, не заблудится в сумерках, но обретет свет жизни".
"Особенно поражался я руками у Рембрандта и Франса Халса. Эти руки живут, хотя и недописаны до конца, в том смысле, какой теперь насильственно навязывают этому понятию,
- например, некоторые руки «Старейшин суконного цеха», даже у «Еврейской невесты», равно как и в вещах Франса Халса."
"Фрагмент «Урока анатомии» Рембрандта, да, я им был сильно удивлен. Помнишь ли ты цвета плоти? А этот землистый оттенок ног. Послушай, цвета тел Франса Халса также землисты, ты понимаешь, что я имею в виду.
А также есть иногда, я должен это сказать, нечто вроде несоответствия между тоном одежды и лица... «О Милле, Рембрандте и Израэльсе справедливо было как-то сказано, что они скорее «гармонисты», чем «колористы».
Скажи мне, однако, допустимо или нет - употреблять черную и белую краску, не запрещенный ли это плод? Я не такого мнения."
"Вчера я увидел большую фотографию с картины Рембрандта, которую я не знал и которая меня очень сильно впечатлила: голова женщины, свет касается ее груди, подбородка и кончика носа. Лоб и глаза в тени большой шляпы, поля которой, кажется красноватого цвета.
И вполне возможно, что красный или желтый цвет - оттенок ее декольтированного платья. Фон темен. И выражение лица - загадочная улыбка, как у самого Рембрандта в его автопортрете, где он на коленях перед Саскией со стаканом вина в руке.
Сейчас Рембрандт и Халс полностью завладели моим разумом, не потому что я насмотрелся вволю их картин, но из-за того, что я в них открыл, особенно те качества человека, которые побуждают меня подумать о его эпохе. Я продолжаю участвовать в народных гуляниях, дабы улавливать лица женщин, солдат или матросов.
Платишь за вход 20 или 30 сантимов, выпиваешь стаканчик пива, больше ничего не пьют, и забавляешься весь вечер, восхищаясь воодушевлением этих людей. Работать больше с моделью - вот то, что я должен делать, это единственное средство преуспеть... Я думаю, ты в полной мере понял всю важность «быть правдивым» из всего того, что я тебе говорил, это зерно моей мысли.
Справедливости ради, это мой собственный принцип, я хочу, чтобы мои изображения были людьми - крестьянами, когда я рисую крестьян, и шлюхами, когда я рисую шлюх. Вот почему так неимоверно потрясла меня голова шлюхи кисти Рембрандта.
Ибо он схватил загадочную улыбку и сделал ее бесконечно красивой и вместе с тем серьезной, так, что только он один, волшебник из волшебников, мог запечатлеть.
Это ново для меня, и я хочу так рисовать."
"Наверное, я буду пытаться работать по-рембрандтовски, у меня как раз есть идея "Молящегося человека"
в гамме перетекающих тонов - от светло-желтого к фиолетовому."
|
