Еврейская невеста, 1665
|
|
Семейный портрет, 1666-68
|
|
Пир царя Валтасара, 1635
|
|
|
Давид и Урия, 1665
|
|
|
|
Христос в Эммаусе, 1648
|
Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография. Часть 4
Они встали у стола, озаренного шестисвечным канделябром, и раскрыли папку. Едва взглянув на первую гравюру, его милость Хейгенс понял, что она так же естественна и стихийна, как скалы, земля или корни деревьев, и у него невольно вырвался забавный одобрительный звук - нечто вроде журчанья, возникавшего где-то глубоко в горле всякий раз, когда слова были не в силах выразить восторг. Госпожа Сусанна Хейгенс постоянно подтрунивала над этой привычкой мужа, уверяя, что подобный звук напоминает ей воркование спаривающихся голубков. Рисунок был скупой, осязаемый, красноречивый и отличался удивительным мастерством исполнения; Хейгенс никогда еще не видел таких выразительных линий, таких прозрачных теней, таких бархатистых черных пятен. Его милость, разумеется, сознавал, что гравюры, которые он смотрит, не годятся для подарка - государям нельзя напоминать, что у них в стране существует столь безысходная нищета; тем не менее он продолжал смотреть, не зная, что волнует его сильнее - раны, наносимые его душе сюжетом, или наслаждение, доставляемое его глазам мастерством автора.
- Они вам нравятся, ваша милость?
- Да разве они могут не нравиться?
- Я тоже так считаю. И все-таки этот художник как бы не существует для Гааги и Амстердама.
Все еще потрясенный волшебной силой гравюр, Хейгенс наспех обдумал положение. Можно, разумеется, прибегнуть к обману путем умолчания - щедро заплатить за папку и оставить ее себе, ни слова не сказав о том, что преподнести ее принцу просто немыслимо. Деньги, вероятно, будут приняты с радостью: художник, который так правдиво рисует нищету и работает в неотапливаемом сарае, не. с чужих слов знает, что такое нужда. Нет, не годится - хозяин был с ним так искренен, что подобная уловка будет просто недостойной. Хейгенс откашлялся, собрался с духом и объяснил, что гравюры эти не подходят для принца, но сам он с радостью купит их для своей коллекции, которая - он имеет смелость это утверждать - не менее почетное место для выставки новичка, чем любой другой салон в Гааге.
- Но если вам в самом деле хочется купить серию гравюр, почему бы вашей милости не зайти к ним в мастерскую и не приобрести эти гравюры прямо на месте? Те, что вы смотрели, не продаются - Рембрандт подарил их мне. А в мастерской вы к тому же подберете и что-нибудь подходящее для подарка.
Оба одновременно взглянули на остальные рисунки, извлеченные художником из кипы и еще не показанные Хейгенсу, но ни гость, ни хозяин не проронили ни слова, и в этом обоюдном молчании было что-то заговорщическое.
- Видите ли, господин ван Сваненбюрх, я собирался завтра ехать домой, - сказал Хейгенс, закрывая папку. - Но теперь, по зрелом размышлении, я решил задержаться еще на день и навестить вашего молодого друга. Могу я надеяться, что встречусь у него с вами?
- Нет, ваша милость, к сожалению, нет. В последний раз, когда я побывал там, я схватил такой насморк, что целую неделю не успевал менять носовые платки. Кроме того, я испорчу молодым людям всю музыку: вы, без сомнения, быстрее поладите с ними, если пойдете туда один.
Художник, явно удовлетворенный тем, как прошел визит, даже не попытался вновь усадить гостя на высокий стул у камина и на прощанье лишь лукаво улыбнулся и обменялся с ним таким небрежным и быстрым рукопожатием, словно это был не личный секретарь принца Фредерика-Генриха, а сосед, заглянувший на минутку, чтобы одолжить книгу. И когда его милость сообразил наконец, что на него оказали давление, некоторым образом подтолкнув его в направлении сарая у реки, эта мысль не оставила у Хейгенса неприятного осадка.
За исключением немногих слабо освещенных окон, вся улица была багрово-черной; воздух стал мягким от снега, хотя снегопад давно уже прекратился. Хейгенс шагал по припорошенной белым земле, время от времени останавливаясь и с улыбкой покачивая головой.
Хармен Герритс самолично открыл двери слуге господина ван Сваненбюрха, которого хозяин прислал к мельнику с приятным сообщением. К дверям он шел медленно - полуденный завтрак, хотя и легкий, камнем давил ему на желудок и мешал дышать; обратно он возвращался тоже без особой радости - каким ободряющим ни оказалось известие, оно опять навело его на мрачные раздумья. Когда остальные разошлись по своим делам и он остался один в кухне, где его задержали недомогание и какая-то общая вялость, он разыскал скомканный листок бумаги, в который было завернуто принесенное с рынка масло, и расправил его на столе, рядом с недоеденным яблоком, оставленным им тут почти час тому назад.
читать далее »
стр 1 »
стр 2 »
стр 3 »
стр 4 »
стр 5 »
стр 6 »
стр 7 »
стр 8 »
стр 9 »
стр 10 »
стр 11 »
стр 12 »
стр 13 »
стр 14 »
стр 15 »
стр 16 »
стр 17 »
стр 18 »
|