Софониба принимает чашу с ядом, 1634
Мужчина со шляпой, 1635

	Даная, 1647
	Даная, деталь

- Значит... Значит, комиссия из художников уже составлена? Я не думала, что это сделают так быстро, - сказала она.
- Да, все члены ее назначены и приступили к делу. И нечего сказать, хорошенькое у них, бедняг, дело - писать декорации для глупых представлений и придумывать костюмы для толстых старух, призванных олицетворять город Амстердам, Добродетель, Навигацию и Стойкость.
- И кто же входит в комиссию?
- В ней нет ни одного мало-мальски стоящего живописца. Все больше такие, как бывший ученик вашего мужа Флинк. Бедный Флинк, мне даже стало жаль его: он признался мне по секрету, что никогда бы не впутался в эту историю, да уж очень Фондель настаивал.
- Значит, Рембрандта не пригласили?
Губы у Саскии дрожали, в глазах стояли слезы, но ее взволнованный вид вызвал у Рембрандта не столько жалость, сколько злость. Разве недостаточно и того, что его обошли, что им пренебрегли, что мейденцы исподтишка насмехаются теперь над ним? Разве недостаточно того, что любимый ученик Флинк изменил ему и вытеснил его? Зачем ей понадобилось устраивать публичное зрелище из его позора, выказывать свою слабость и ставить гостей в затруднительное положение?
- Нет, дорогая госпожа ван Рейн, - ответил капитан, - вашему мужу не придется тратить время на столь важные вещи, как бумажные короны. Пусть себе занимается «Страстями» для принца в Гааге. Конечно, я ему очень сочувствую, но думаю, что он как-нибудь переживет этот удар. А поскольку у меня во рту с полудня не было ни крошки, если не считать жидкого чая и нескольких жалких пирожков, не разрешите ли мне злоупотребить вашим гостеприимством в пределах куска сельди и кружки пива?
- Я сама вас покормлю, капитан, - сказала Саския, вставая, расправляя юбку и с трудом растягивая губы в вымученной улыбке. - Попрошу не возражать: я достаточно здорова, чтобы исполнять обязанности хозяйки.
Никто не возражал: всем, как и ее мужу, было совершенно ясно, что ей просто необходимо выйти на кухню, чтобы осушить глаза и высморкаться. Рембрандт почувствовал, что его неудержимо тянет последовать за ней: злость его прошла, и он опять остро сознавал, как бесконечно, до боли дорога ему эта по-детски уязвимая женщина.
- Я пропустил что-нибудь интересное? - нарушил Баннинг Кок неловкое молчание.
- По-моему, ничего, - ответил Рембрандт.
- Как вы, однако, любезны! - усмехнулся Ансло. - У нас тут шел спор, и, я бы сказал, довольно важный. Пастор Свальмиус утверждает, что мы должны представлять себе бога в зримом образе...
- Полно! - оборвала его Саския, вернувшаяся с кРУжкой и тарелкой. - Стоит ли начинать все сначала?
Неумело изобразив оживление и кокетство, она вручила капитану кружку и поставила тарелку ему на колено; затем опять опустилась на ложе, откинулась на подушки и потупилась с горестным видом ребенка, который взирает на рухнувшую башню из кубиков. Не в силах смотреть на нее, Рембрандт схватил мелок и склонился над рисунком, поправляя руку ангела, с легкостью подымающего большую каменную плиту. Теперь рука удалась, но именно потому, что она получилась такой, как нужно, лицо небесного посланца стало особенно обыденным и неубедительным.
- Но мы не можем оборвать спор на середине, - сказал маленький доктор. - Вы так и не ответили мне, Рембрандт.
- Я забыл ваш вопрос.
- Я спрашивал, кажется ли вам, что вы изображаете бога, когда пишете Иисуса?
Рембрандт с неохотой припомнил все образы Христа, когда-либо написанные им, начиная с того искусного актера, который повелевает Лазарю встать из могилы, и кончая красивой обнаженной фигурой на кресте, в которой о страдании говорят лишь исколотый терниями лоб да прободенные ноги. Даже тот Христос, что превращался во вспышку света на глазах учеников в Эммаусе, - а художник гордился им сверх всякой меры - был только чудотворцем и отнюдь не божеством.
- Что вам от меня надо? Я же никогда не говорил, что я человек набожный. Если уж хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера или Грюневальда. Они писали его по велению сердца - по крайней мере так мне кажется. А я пишу по заказу принца и для того, чтобы мои полотна висели в Гааге. Оба пастора обменялись взглядом, по-видимому, означавшим, что Рембрандту следует простить его нечестивые слова, - он так расстроен этой историей с Медичи.
- Право, - сказал Свальмиус, - вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз, когда вы писали Христа, вы изображали хотя бы один из его атрибутов. Возьмите, например, свое «Воскрешение Лазаря» - оно, несомненно, передает его величие и мощь.
- Это самая скверная из моих картин, - буркнул Рембрандт.
- Вы сегодня слишком суровы к себе. Пожалуй, нам лучше переменить тему, - огорченно произнес капитан.
Рембрандт промолчал. В это мгновение он увидел прачку Ринске Доббелс такой, какой нарисовал ее когда-то на фоне древностей Питера Ластмана - нагой, уродливой и в то же время вселяющей жалость, которой проникся к ней он сам, одинокий и страдающий. «О, тогда я был лучше, тогда я был ближе к цели, какова бы ни была эта цель. Что ушло от меня? Что я утратил?» - подумал художник, и как раз в эту секунду котенок госпожи Пинеро прыгнул ему на колени и ткнулся мордочкой в лицо, так сильно напугав его, что он отшвырнул растерянного зверька больше чем на фут от себя, и тот пронзительно замяукал.
- Бедная киска! За что он ударил тебя? - вскрикнула Саския.
Капитан откашлялся, Ансло поднял кружку и отпил большой глоток пива.
- Нет, - продолжал Бонус, - я стою на том же, что и прежде. Пытаться познать бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит впадать в грех гордыни, Можем ли мы, чей разум так ограничен, знать о нем больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?
Котенок вернулся обратно, вскочил на рисунки, поднял голову и заглянул Рембрандту в лицо. «Я для этого котенка то же самое, что дерево для древесной вши или бог для моих слабых, все извращающих чувств, - существо, неограниченное во времени, предвечное и бессмертное, податель пропитания, исцеления, кары, носитель безмерной и непостижимой силы, - думал Рембрандт. - Левой рукой я погладил его, правой наказал, а то бы и убил, рассердись я чуточку посильнее. И вот он стоит на моих рисунках, зная о них не больше, чем знаю я о силе, которая вздымает море в час прилива, направляет бег комет и указывает орбиты светилам...».
- Довольно тебе рисовать, милый, - сказала Саския. - Все равно у тебя сейчас ничего не получится. Посиди лучше со мной.
Рембрандт не сразу встал и подошел к жене, а долго еще смотрел в немигающие глаза котенка. Страшная мысль приковала его к месту. «Почем я знаю, чем окажется непостижимый господь, если мы вдруг постигнем его до конца? - спрашивал он себя, не замечая, что рисунок соскользнул с его колен на пол. - Что, если он такой же низкий и бессмысленный деспот и эгоист, как я сам?»  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »