Ночной дозор, 1642
Фауст, 1652

	Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
	Старик, 1631

Мальчик унаследовал от ван Эйлекбюрхов гибкий и острый язык: его задыхающийся торопливый рассказ был произнесен небрежным тоном будущего светского человека и расцвечен забавными преувеличениями. Начать с того, болтал Титус, бросившись в кресло и свесив ноги через ручки, - он стал знатоком по части кормления младенцев. Далее, уроки игры на лютне не пропали даром - он нашел прекрасное применение своим познаниям и вместе с двумя товарищами заработал в прошлую субботу целый флорин: они играли на танцах, где их вдобавок накормили бесплатным ужином - холодной уткой, пирожным и французским вином. А у госпожи Пинеро пора уже было перекрасить окна, и он сделал это: здраво рассудив, он нашел, что это просто его обязанность. Слишком увлеченный своим красноречием, чтобы заметить, в какой ужас приводят Рембрандта эти отрывочные сценки и эпизоды из его бессмысленной цыганской жизни, Титус продолжал болтать, время от времени поглядывая на поблескивавшие доски, и улыбка трогала уголки его рта: на кровати лежало оправдание его жалкого хаотического существования, и за этот искупительный успех он жаждал и заслуживал чуточку больше, чем получил.
- Вон та доска с Христом, исцеляющим хромого и слепого, - вероятно, самая лучшая из всех моих вещей. На нее ушли годы, да, годы. Ты не представляешь себе, что значит для меня увидеть ее здесь.
- Рад, очень рад за тебя, отец. Мне просто повезло - я с таким же успехом мог бы утащить старые, бесполезные вещи.
- Даже в таком случае я все равно был бы благодарен тебе, - медленно и выразительно произнес Рембрандт. - Ты оказал мне большую услугу.
- De rien, - бросил Титус на хорошем французском языке, которому научился у Греты и Яна. - А ты, отец, чем занимался?
- Ничем. Сидел, думал, смотрел в окно, писал вот это...
Художник поднял лампу и направил свет ее так, что из темноты, словно живое существо, вызванное из небытия заклинателем, выступил суровый, непреклонный образ.
- Ох, как замечательно! В нем столько жизни, что страшно становится.
И все-таки портрет мальчику не понравился - это было ясно. Когда Титус взглянул на картину, лицо его стало неподвижным и он подтянул колени чуть ли не к самому подбородку. Опустошенный, замкнутый человек на холсте внушал ему страх, возможно, даже отвращение, и отец его, убирая лампу, подумал, что в этом нет ничего Удивительного: если бы лет тридцать тому назад такую вещь показали ему самому, он тоже не принял бы сурового осуждения, с которым портрет взирал на мир, окропленный росой, зеленый и безграничный.
- Эта вещь - пара портрету дяди Адриана, где ты написал его в золотом шлеме, - сказал мальчик. - Да, это заметно. Оба очень мрачные и сильные.
- Позднее ты еще посмотришь на него другими глазами, Титус.
- Ты хочешь сказать - когда он будет закончен?
- Нет, - беззвучно рассмеялся Рембрандт и перенес лампу поближе к кровати, направив свет ее на разложенные там медные доски. - Я хочу сказать - много позднее, когда тебе будет лет пятьдесят.
Затем с видом заговорщиков они обсудили, как спрятать добычу. Как ему ни хочется иметь доски при себе, заметил Рембрандт, держать их в гостинице не годится: об этом может пронюхать кто-нибудь, причастный к его банкротству, и тогда доски конфискуют и отберут. Титус предлагал зарыть их на кладбище, но, как ни жаль было лишать мальчика возможности пережить еще одно волнующее приключение, Рембрандт объяснил, что сохраннее всего они будут в руках друга. Титус сегодня же отнесет их к Пинеро, а тот переправит на хранение к Бонусу. Видеть, что их уносят так скоро, было нелегко. Рембрандту хотелось почувствовать, что он опять владеет ими, хотелось ощупать кончиками пальцев все бесчисленные и разнообразные углубления на них, но он был не в силах сделать это в присутствии другого человека. Когда Титус ушел, снова не по сезону закутавшись в плащ и кренясь в правую сторону под тяжестью гравировальных досок, в воздухе осталось что-то грустное, неотвязное и почти такое же осязаемое, как запах выгоревшей глиняной трубки, и даже теплый ветер, по-прежнему упорно дувший с моря, не смог рассеять этот осадок. Художник долго расхаживал между открытым окном и кроватью, на которой был еще заметен отпечаток, оставленный досками. Один раз, проходя мимо кресла, куда полчаса тому назад опустилась хрупкая фигурка, истощенная трудами и торжеством, Рембрандт протянул руку, словно желая дотронуться до места, где еще недавно сверкали разметавшиеся огненные кудри. Но, прервав жест на половине, он перенес лампу к мольберту, разыскал кисть и добавил несколько мазков - утяжелил линию в морщине между бровями, усилил темные пятна тени в уголках рта.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »