Еврейская невеста, 1665
Семейный портрет, 1666-68
Пир царя Валтасара, 1635

	Давид и Урия, 1665
	Христос в Эммаусе, 1648

Нет, он говорит так не потому, что ему хочется поскорее оправдать Яна. Глядя на плывущие в воздухе облака дыма, Рембрандт вызывал в памяти картины Ластмана - одни в пышных рамах, другие еще незаконченные и стоящие в мастерской, но изумительные даже в незавершенном виде. «Иисус, исцеляющий больных», «Кориолан, принимающий послов», «Давид, играющий на арфе», «Жертвоприношение Юноне» - каждое из этих полотен представляло собой блестящую, до расточительства великолепную сцену, величественный жест, схваченный во всей его живой выразительности. Движение перетекало в движение, цвет сливался с цветом, линия переходила в линию, и все в целом было поднято в такой возвышенный и лучезарный план, сложно и пышно украшенный драпировками, гирляндами и фестонами, что, глядя на эти холсты, человек невольно возносился над землей, приобщался к иному, великолепному миру, и кровь его волновалась, словно от звука фанфар или барабанной дроби. О Ластмане можно было думать что угодно, но он умел уловить и так передать возвышенные моменты человеческой истории, чтобы их видели и те, кто менее велик, чем он. Пусть он слишком много пил и ел, слишком часто впадал в дремоту, пусть он незаслуженно дарил свою любовь и ненависть; зато он умел отдернуть занавес и блистательно явить глазам трагедию людского рода.
- Назови мне хоть одну его вещь, которую тебе было бы жаль упустить, - настаивал Ян. - Ну, назови.
- Но разве это можно выразить словами? Тут же все дело в том, как он видит мир. Ну, например, как он видит прошлое.
- А как он его видит? Что ты хочешь этим сказать? Рембрандт вздохнул - отчасти потому, что ему было трудно подыскать нужные слова, отчасти потому - он отлично это знал, - что ему не поможет никакое красноречие: молодой человек, сидящий напротив него, все равно ничего не поймет.
- Зачем в это вникать? Я учусь, остальное меня не касается.
- Ты учишься? У Ластмана? Так позволь сказать тебе правду: уже сейчас, вот сегодня, ты настолько же выше его, насколько я выше Ларсена и Халдингена. Всему, чему я научился после возвращения из Лейдена, я научился, наблюдая за тобой.
Сердце Рембрандта внезапно участило свое биение, но он уклонился от настойчивого взгляда собеседника и, подавив бессмысленную улыбку, от которой чуть дрогнули уголки рта, спросил:
- О чем ты?
- О том, что ты великий художник, по-настоящему великий, - оживился Ливенс, впадая в прежнюю высокопарность и словно призывая тех, кто сидел за соседним столиком, оторвать взоры от цыпленка, вина и оладий и взглянуть на покрасневшего гения. - Я не променял бы тот маленький рисунок, который ты порвал, на самое большое полотно Ластмана. Я с наслаждением предпочел бы трем годам, проведенным у него в мастерской, пять-шесть месяцев работы в каком-нибудь старом лейденском сарае, где нет ни моделей, ни драпировок, ни древностей, но где рядом со мной работал бы ты.
Рембрандт был рад, что Ливенс говорит так фальшиво и напыщенно - это помогало не принимать слова Яна всерьез. Он сидел, всей позой выражая отчужденность, прижав локти к бокам, пытаясь сохранить бесстрастие на лице и отогнать видение, соблазнительное в самой своей суровости... Холодный старый склад в Лейдене, за окнами мелькает снег. Ни моделей, ни драпировок, ни древностей, одни только знакомые лица, знакомые дюны, знакомые колокольни. Никто не дает ему больше витиеватых наставлений, никто не навязывает свою волю, он следует только молчаливым и непререкаемым велениям разума и сердца. Он перестал добиваться внимания, которого все равно не дождется от учителя, вернулся домой, как блудный, наказанный, но по-прежнему любимый сын, ночует на знакомой мансарде среди давно привычных вещей, просыпается на рассвете и работает до тех пор, пока изнеможение не истощит все его силы, даже способность мечтать... Ах, какой вздор!
- Ты просто не в своем уме. Он учитель, а я ученик и делаю только первые шаги, - сказал он.
- Ты сам не веришь тому, что говоришь.
Рембрандт промолчал: ему было слишком трудно говорить - сердце отчаянно колотилось, из груди рвался нервный щекочущий смех.
- Давай вернемся в Лейден. Твой отец подыщет нам помещение для работы, а моделями у нас будут твои родные - он сам, мать, Геррит, Адриан, Лисбет.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »