Ночной дозор, 1642
Фауст, 1652

	Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
	Старик, 1631

Рембрандт покорно перетерпел объятие, но не ответил на него. Руки его приподнялись, но тут же упали, и жест этот пробудил в Хендрикье почти нестерпимую жалость.
- Господин Тейс, - сказал он, - позвольте представить вам господина Ливенса. Господин Ливенс - по непонятным Хендрикье причинам лицо его при этих словах вновь стало пунцовым - был в течение долгого времени придворным художником короля Карла английского.
- Как же, как же, слышали! Господин Ливенс женат на дочери моего утрехтского компаньона, - отозвался Тейс, протягивая Яну свою смуглую руку.
- Вы, кажется, пили за удачу моего старого друга? - осведомился тот, берясь за бутылку рейнвейна. - А еще выпьем?
- Нет, благодарю. Мне пора домой.
Тейс был еще не усмирен - его, наверно, не усмирить даже заказом от Медичи, но Хендрикье видела, что сцена произвела на него впечатление.
- Спокойной ночи, сударыня! Спокойной ночи, господин Ливенс! Спокойной ночи, господин ван Рейн! Желаю вам веселья и дальнейших успехов.
После ухода Тейса Хендрикье прислонилась спиной к двери и долго стояла, тяжело дыша и пытаясь успокоиться. Что же с ними происходит? Опозорены они и обесчещены или, напротив, внезапно подняты на немыслимую вершину безопасности и благополучия? Она не вернулась в гостиную, где мужчины сидели за столом, углубившись в письмо Руффо, а лишь остановилась на пороге и пожелала им доброй ночи.
- Я скоро приду, дорогая, - бросил Рембрандт, не отрывая глаз от страницы.
Но Хендрикье не поверила ему: мысли его опять куда-то унеслись, и сейчас - она знала это - он не думал о ней. Теперь, когда «Аристотель» был закончен и отослан в Сицилию, Рембрандт с удивлением заметил, что ждет ответа от заказчика далеко не так нетерпеливо, как ждал бы его в былые дни. Затем пришел ответ - теплое письмо, в котором знаменитый коллекционер изъявлял полное свое удовлетворение и заказывал сразу две картины: «Гомера, читающего вслух «Илиаду» и «Александра», занимающегося тем, что сочтет нужным сам художник, но и тогда Рембрандт не почувствовал той опьяняющей радости, в какую приводили его когда-то менее крупные заказы от менее важных заказчиков. У него было впечатление, словно мир за большими окнами потускнел, словно трава, деревья, неподвижная вода в канале, далекие шпили и даже само небо утратили яркость цвета и отчетливость линий, которыми отличались в дни его молодости. Но в этой бескровной тусклости была и своя хорошая сторона. Рембрандт скоро заметил, что в своем теперешнем состоянии он менее способен не только радоваться, но и скорбеть: болезненные вспышки, разочарования, небольшие житейские потрясения - все стало теперь протекать приглушеннее и слабее. О визите Тейса он почти не думал, а если и думал, то краска не заливала больше его лицо; он уплатил проценты, так как это было условлено, необходимо и возможно, и, получив гонорар за «Аристотеля», отложил в позолоченную шкатулку пятьсот флоринов для предстоящего взноса в счет основного капитала. Но срок этого взноса больше не беспокоил художника, потому что кредитор не делал новых напоминаний, и Рембрандт начал уже думать, что достойный бюргер, убедившись в честных намерениях должника, на какое-то время удовлетворится одними процентами. А если нет - к тому, что уже отложено, всегда можно кое-что добавить, продав одного Карраччи, Порселлиса или даже одного из Брауверов.
Принял Рембрандт и другие, менее важные меры, но не потому что считал их такими уж необходимыми, а больше для того, чтобы успокоить Хендрикье. Она опять была беременна, но, в отличие от Саскии, которая в таких случаях делалась молчаливой и безразличной, беременность вселила в нее какую-то гнетущую тревогу. Рембрандт продал ожерелье Саскии из двух ниток жемчуга; уступил настояниям Яна Сикса и занял у молодого человека небольшую сумму денег, дав ему в виде обеспечения картины, стоившие вдвое больше; попытался получить что-нибудь в счет старого долга с Хендрика Эйленбюрха, но, конечно, ничего не получил и только испытал острое чувство стыда за свою просьбу - бедняга выглядел таким жалким в своей лавчонке, набитой безделушками, которых никто не хотел покупать. Все, что ему удалось собрать благодаря этим мерам, лежало теперь в позолоченной шкатулке, и Рембрандт не испытывал больше соблазна лазить в нее, потому что ничем не желал обладать в окружающем его поблекшем мире. Спокойный бесцветный день сменялся монотонной ночью, за нею приходил новый день, но ничто не радовало и не тревожило художника; и не он, а Хендрикье побледнела и задрожала в то июльское утро, когда у дверей их дома появился тот же костлявый человек из ратуши, который приходил к ним насчет Гертье.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »