Портрет Хендрикье Стоффельс, 1659
Портрет сына Титуса, 1657

	Автопортрет с Саскией на коленях, 1635
	Портрет Яна Сикса, 1654

Художник откинул назад поседевшие волосы и взглянул на валявшиеся у ног рисунки, линии которых, прочерченные сангиной, были подсказаны ему былой растраченной страстью и подавленными воспоминаниями. На одном из набросков у Абигайль была застенчивая, печальная улыбка Маргареты ван Меер; на другом рука ее была рукой госпожи ван Хорн, прикоснувшейся к его грубой волосатой руке; на третьем на лоб ее ниспадали влажные огненные кудри Саскии, и на всех трех он наградил Абигайль полной грудью кормящей Хендрикье, хотя у самой еврейки, несмотря на ее беременность, грудь оставалась маленькой.
- Да это же все они сразу! - решил он и с удивлением заметил, что говорит вслух. Что он скажет, если госпожа де Барриос попросит объяснений?
Однако она промолчала, вероятно, подумав, что художник просто заговаривается от старости. Тем не менее ее подвижное лицо утратило прежнюю холодность и застенчивость - их, видимо, растопила жалость. Но теперь Рембрандт уже не обижался, когда его жалели: время, отнявшее у него тех, кого он любил, вырвало из его сердца отравленное жало гордыни. «Можешь, сколько хочешь, твердить себе, что я стар и чуточку слабоумен, что разум мой то вспыхивает, то гаснет, как отблеск последних углей в догорающем очаге, - думал он. - Ничего другого тебе и не придет в голову, как не пришло бы мне, если бы в расцвете сил и славы я встретил такого человека» каким стал сейчас». Художник поднял сангину и вновь принялся рисовать, не пытаясь больше отделить образ Абигайль от других образов, а, напротив, сознательно стремясь к тому, чтобы он вобрал их в себя, привел в гармонию, примирил друг с другом и омыл светом поздней любви, бестелесной и ничего не требующей. Однако жалость, не позволившая Абигайль попытаться вслед за художником заглянуть в непроницаемые провалы его ослабевшей памяти, не помешала ей сделать попытку понять, что он представляет собой сейчас. Когда он положил сангину, чтобы наглядно дать понять своей модели, что ему удалось-таки сделать наконец удовлетворительный набросок, госпожа де Барриос не попросила показать ей рисунок, а воспользовалась минутой отдыха для расспросов.
- Если я не ошибаюсь, вы сказали нам в тот, первый раз, что с вами живут ваш ученик и старушка, которая ведет ваше хозяйство, и что у вас один ребенок.
- Один ребенок? - Неужели он так озлоблен против мальчика, так отдалился от него и так решительно порвал с ним, что у чужих людей сложилось впечатление, будто Титуса вовсе не существует? - Нет, госпожа де Барриос, у меня двое детей - дочь пятнадцати лет от второй жены и двадцатилетний сын от первого брака. Оба они живут со мной: девочка помогает вести хозяйство, сын продает мои гравюры и полотна. Но Титус очень много работает, я почти не вижу его и думаю, что нам с ним недолго жить вместе - он скоро женится.
- Так уж повелось в жизни, - вздохнула Абигайль, словно представив себе день, когда и ее собственное дитя уйдет из дому. - Дети вырастают, женятся, и свадьба приносит радость всем, кроме родителей. Я думаю, когда они оба живы, им легче - остается хоть кто-то близкий. Но, конечно, если это удачный брак...
- Удачный? Вот уж не сказал бы, - бросил художник, с силой поставив натянутый холст на мольберт.
- Неужели? - Вид у Абигайль стал испуганный и удивленный, между светлыми бровями легла морщинка, цветок в руке слегка дрогнул. - Девушка не пара вашему сыну? - спросила она и тут же пояснила, словно пытаясь смягчить резкость своих слов. - Значит, она стоит ниже вашего сына и он мог бы сделать лучший выбор?
Рембрандт взял палитру и начал выдавливать на нее краску, которая нужна была ему для контура, - светлосерую, составленную из черной с примесью охры и белил. Да, Титус стоял выше Магдалены ван Лоо, но стоит ли он выше ее сейчас? - спросил себя художник, и сердце его болезненно сжалось. Мальчик изменился, и перемена эта, происшедшая так незаметно, что отдельные ее стадии были уже неразличимы, была достаточно страшной сама по себе. А ведь она, кроме того, влекла за собой неизбежные и горестные вопросы. «Не я ли виновен в том, что у Титуса впалые щеки, что он безразличен ко всему и вечно молчит? - думал художник. - Не начался ли этот упадок с того дня, когда я бросился с ножом на «Цивилиса»? Не отнял ли я у сына любовь, которую могла бы дать ему мачеха в последние годы своей жизни? И так ли уж удивительно, что мой сын, живший вместе со мной в сумятице поддельной роскоши, а затем в бессмысленной нищете, считает скучный дом на Сингел олицетворением порядка, довольства и покоя?»
- В общем-то, я не могу сказать об этой девушке ничего плохого, хотя она бесцветна и скучна, - заговорил он наконец. - Думаю, что и сына мне винить тоже не в чем - с какой стороны ни посмотришь, жить со мной было ему несладко.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »