Ночной дозор, 1642
Фауст, 1652

	Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
	Старик, 1631

- Мальчику нужно солнце. Разве так уж трудно выбрать воскресенье и отправиться на прогулку? - настаивал Тюльп.
Но это оказалось гораздо труднее, чем предполагал врач. В ссоре, возникшей в субботу вечером в связи с поездкой, о которой заранее велось слишком много разговоров, Рембрандт наверняка взял бы сторону Хендрикье, если бы еще раньше не рассердился на девушку за то, что она предложила повременить с отправлением до конца церковной службы. В ссоре права была, безусловно, Хендрикье: гусь, которого Гертье жарила на дорогу, был действительно менее подходящей пищей, чем ветчина. Но когда художник услышал, как женщины в кухне спорят и накидываются друг на друга, словно молодая кошка и старая, видавшая виды дворняга, он отправился к ним и, пустив в ход весь свой авторитет, выступил в защиту гуся.
- Госпожа Диркс - моя экономка. Ей и решать, что мы будем есть, - объявил он. - Если она выбрала жареного гуся, значит, это будет жареный гусь.
- Да, ваша милость. Как прикажет ваша милость. Я только думала...
- А вы не думайте и не спорьте. В этом доме слишком много думают и спорят.
Темные тихие глаза встретились с глазами художника и быстро вспыхнули, оживив красивое, принужденно строгое лицо.
- Я, конечно, могу обещать вашей милости, что не стану больше спорить, хоть это и нелегко, - сказала Хендрикье. - Но я не знаю, смогу ли я не думать даже из боязни лишиться крыши над головой.
Рембрандт понял, что сказал обидную глупость, и уже готов был извиниться перед девушкой, но его лишили этой возможности. Госпожа Диркс, поощренная его резкостью, стала выговаривать Хендрикье за непокорный и скверный нрав, который погубит ее, хоть она и обладает задатками хорошей служанки: лицо и сложение у нее такие, что она могла бы прислуживать в гостиных, но из-за дерзости будет вечно обречена пребывать в судомойках. А когда закончилась нотация, которую Хендрикье выслушала с сузившимися глазами и пылающим лицом, девушка повернулась и выбежала из кухни. После ее ухода Гертье бросила хозяину радостный заговорщический взгляд в надежде на то, что он разделит с ней ее торжество, но Рембрандт лишь засунул руки в карманы и мрачно уставился на злополучного гуся, шипевшего на вертеле.
- Я хочу, чтоб она слушалась вас, коль скоро вы экономка, - сказал он ровным усталым голосом. - Но я думаю, что вам лучше не читать ей нотации. В дальнейшем предоставьте это мне.
Затем Рембрандт ушел в малую гостиную, где Клартье накрывала на стол, и попытался отвлечься, сев за наброски к картине, изображавшей святое семейство. Титус подошел к нему и встал рядом, внимательно наблюдая за тем, как возникают на бумаге контуры колыбели, младенца и херувима. Близость мальчика и образы, которые возникли перед ним - спокойные коричневые и красные тона, гармония и покой, мать, младенец, Иосиф, облако крылатых посланцев небес, - создали у художника иллюзию почти полного успокоения, но тут он услышал, что в комнату легкими шагами вошла Хендрикье. Она умылась, но все же не сумела скрыть следы слез: щеки были красные, кончик носа влажный, веки побагровели и опухли. Художник долго смотрел в ее сторону, надеясь, что ему удастся утешить и успокоить девушку, но она так и не повернула к нему голову, а молча принялась доставать из буфета серебро и столовое белье, и, глядя, как ее округлые, сильные, красивые руки распрямляют салфетки, Рембрандт невольно переделал руку приснодевы, приподнимающей край одеяльца, которым укрыт спящий младенец. Как художник и ожидал, разговор за ужином не клеился. Тем не менее им кое-как удалось пройти через это нелегкое испытание, и Гертье наконец встала с намерением убрать со стола. Она уже взялась за блюдо с крутыми яйцами, до которых никто не дотронулся, как вдруг Клартье очнулась от своих грез и попросила:
- Если вам не трудно, госпожа Диркс, приберегите для меня парочку яиц на завтра. У меня в последнее время так болит живот, что мне лучше не есть гуся.
Экономка что-то буркнула и вышла, унося остатки печального ужина. Ни одна из девушек не встала помочь ей: Клартье - потому что плохо чувствовала себя, Хендрикье - потому что не посмела. Титус притих и сейчас до жути напоминал Саскию, испуганную Саскию с окровавленным платочком в руке. Хендрикье сидела в напряженной оборонительной позе, которая стала теперь обычной для нее: бедра опираются на самый край стула, голова вздернута, руки прижаты к бокам, грудь выпячена и при свете свечей кажется особенно округлой и крепкой.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »