Ночной дозор, 1642
Фауст, 1652

	Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
	Старик, 1631

Взять ее жалованье за полгода, как это предлагает его милость, значит принять под давлением нужды гораздо больше того, что полагается Гертье. Цепочка, которую его милость столь великодушно подарил ей и еще более великодушно отказывается взять обратно, будет продана, а деньги пойдут на маленькие излишества, дозволяемые обитателям сумасшедшего дома в Хауде. А ее, безусловно, придется поместить в сумасшедший дом, если она и впредь будет вести себя так же буйно, как сейчас: ведь она запустила кружкой в Хендрикье Стоффельс, подхватила Титуса на руки и пыталась убежать с ним из дому, наглоталась горчичного отвара, решив, что это яд.
Пока Гертье в таком состоянии, ни он, ни его жена не могут нести за нее ответственность. Иск о нарушении брачного обещания несколько отвлек их от всех этих отвратительных подробностей. Биллем дважды объяснялся в Городском совете и давал показания под присягой; несчастную женщину, ослабевшую после горчичного отвара, тоже пришлось доставить туда и показать соответствующим властям; художник вместе с Хендрикье Стоффельс долго составляли, писали и подтверждали под присягой свои показания по делу. Над их головой пронеслось целых пять кошмарных дней, оглашенных воплями перепуганного Титуса, отравленных присутствием в доме чужого человека и омраченных угрозой новых выходок со стороны больной, прежде чем были получены нужные оправдательные документы с приложением городской печати. Биллем с Гертье уехали, как и собирались, в субботу. В час дня Хендрикье вынесла их вещи в приемную, нашла подводу, которая могла их подвезти до половины пути на Хауду, и собрала им на дорогу корзинку с холодной птицей, сухарями и печеньем. Она помогла бедняге Виллему стащить растрепанную, нелепо закутанную Гертье вниз по лестнице, а когда девушка, пытаясь помешать яростной вспышке в минуту прощания, встала между больной и Рембрандтом, она получила в награду за свою самоотверженность кровавую царапину через всю щеку, от глаза до рта. После того как Биллем с сестрой наконец уехали, она, не проявив и тени обычной женской слабости, не стала ни глядеть на художника в ожидании благодарности или сочувствия, ни жаловаться на усталость, а энергично выпрямилась и начала устранять беспорядок, в который пришел дом за время сборов и отъезда.
- Вы бы лучше сходили к Бонусу да спросили, не надо ли полечить вашу царапину, - посоветовал ей Рембрандт, вынимая из шкафа плащ и шляпу и направляясь к двери.
Хендрикье не спросила, куда он идет и когда вернется, а только ответила, что беспокоить доктора Бонуса нет смысла - ей уже приходилось лечить такие царапины черным мылом и уксусом. И Рембрандт ушел, желая лишь одного - не видеть своего дома, онеметь от холода, бродить до тех пор, пока изнеможение и непогода не лишат его способности размышлять о том, чем была и чем стала его жизнь, от которой бог или судьба оставили только обломки да пепел. Художник промок до костей и лишь тогда заставил себя вернуться на Бреестрат. Стоило ему заметить с каменного мостика фасад своего дома, как этот вид подействовал на него, словно повторный приступ болезни; однако, когда он отпер дверь и вошел в переднюю, холодный ком, бившийся в его груди, начал быстро оттаивать. Словно в ожидании праздничного приема, все свечи были зажжены, плиты свежевымытого пола сияли чистотой, а из дальних комнат волнами шли тепло и запах пекущейся имбирной коврижки. Художник постоял у двери, наслаждаясь тишиной, но тут появилась Хендрикье Стоффельс в алом корсаже и юбке, которых она не надевала с того самого дня, когда к Рембрандту пришел посланец Городского совета.
- Ваша милость, да вы поглядите только на себя - вы же насквозь промокли! - воскликнула девушка, подходя и отбирая у него плащ и шляпу, с которых стекала вода.
- Да. Я гулял.
Хендрикье не выказала намерения задавать вопросы, и художник не стал ничего объяснять. Он снял мокрые башмаки и ступил ногами на плиты, еще теплые после недавнего мытья.
- А как тут шли дела без меня?
- Прекрасно, ваша милость. Титус вполне успокоился. Он немного поспал, а теперь торчит в кухне - говорит, что помогает мне стряпать. Если вашей милости угодно помыться перед ужином, то у вас в спальне затоплен камин и приготовлен котел горячей воды.
- Благодарю. С удовольствием помоюсь.
- Да вы не торопитесь - ужин подождет, Титус тоже: из-за этой суматохи он весь день сидел не евши, поэтому в три часа я дала ему миску супа.
Держась за перила от крайней усталости и боясь, как бы Хендрикье не подумала, что он пьян, художник поднялся наверх. Там тоже все блестело, всюду царили порядок и благословенная тишина, к которой было так приятно прислушаться звенящими от ветра ушами. Спальня была озарена неярким светом свечей и горящего камина.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »