Ночной дозор, 1642
|
|
Фауст, 1652
|
|
|
Портрет синдиков цеха сукноделов, 1662
|
|
|
|
Старик, 1631
|
Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография. Часть 13
- Титус вытащил гребень у меня из волос. Он... Девушка смолкла и поднесла руку к груди, застегивая пуговицу на алом корсаже. Рембрандт слышал, как кровь звенит у него в ушах.
- А что с царапиной? - спросил он странным голосом, вставая, беря девушку за подбородок и поворачивая ее щекой к свече.
Хендрикье не ответила. Она опустила голову так, что губы ее скользнули по руке Рембрандта и теплое дыхание наполнило его ладонь.
- Хендрикье, - прошептал он, притягивая девушку к себе и прижимаясь губами к ее лбу, - я не хочу принуждать тебя.
- Разве вашей милости кажется, что меня принуждают?
Почти торжественно она прервала объятие и отстранилась, но лишь для того, чтобы расстегнуть корсаж и блузу.
- Здесь? - спросила она, задыхаясь от его неистовых поцелуев, и слово это вырвалось у нее как крик. А когда художник ничего не ответил, она опустилась на ковер у камина, потянула его за собой, и поднялись они не раньше, чем догорели свечи и от огня пылавшего в очаге, осталось лишь несколько угольков.
Счастье Рембрандта было таким ошеломляющим, что он едва мог поверить в него. Но если страсть обновила его тело, любовь излечила дух, а порядок и новая цель в жизни подняли дом из руин, которые чуть было не стали миром художника, то можно ли было требовать, чтобы он вел себя осмотрительно? Он так же не мог стереть со своего лица мечтательную улыбку, как не мог запретить Хендрикье петь во время работы или заставить ее отрешиться от нового и трогательного достоинства, с которым она теперь держала себя. Скрыть то, чем они стали друг для друга, было совершенно немыслимо, и еще до праздника святого Николая все посетители дома уже знали, что произошло, и считали это вполне естественным, словно сами присутствовали на свадебном ужине, поднимали бокалы за здоровье жениха и любовались невестой в фате и венке.
Титус тоже все знал: на третью ночь после отъезда Гертье, когда ему приснился страшный сон, он встал с постели и отправился искать Хендрикье прямо в отцовскую спальню.
Знали и ученики - недаром они перестали приказывать: «Хендрикье, подайте мне то-то и то-то». Подручные булочника, мясника и зеленщика приучились снимать шляпу, ведя с ней деловые переговоры на кухне, а служанки из соседних домов, собираясь войти через черный ход, предусмотрительно стучали. Что же касается друзей художника, как старых, вроде Тюльпа, Бонуса и Пинеро, так и новых, вроде раввина Манассии бен Израиля и Яна Сикса, то они никогда не упускали случая распахнуть перед Хендрикье дверь или подать ей стул.
Рисовать и писать Хендрикье было для Рембрандта наслаждением. Он рисовал Хендрикье, когда она сидела на восточных подушках и ее нагое тело казалось почти красным в отблеске камина; он рисовал ее, когда она вытягивала ногу и задумчиво смотрела на свои пальцы; он рисовал ее, когда она опиралась на локоть, приподняв голову, чтобы посмотреть, что он делает, и грудь ее блестела в луче свечи, падавшем на постель сквозь полураздвинутый полог. Правда, у него хватало осторожности прятать эти рисунки: к молчаливому, но явному неудовольствию Хендрикье он закладывал их между страницами большой Библии.
О случившемся никто не говорил. Рембрандт ни разу не видел даже, чтобы ученики перешептывались, но тем не менее предполагал, что всех их интересует, собирается ли он жениться на Хендрикье или женится только в том случае, если их ночи принесут плоды. Да, он, конечно, собирался жениться на ней, притом независимо от того, будут ли у них дети. Остановка была за тем, что, как он смутно припоминал, в завещании Саскии был один пункт, который следовало бы предварительно выяснить; а поскольку они с Хендрикье были счастливы в настоящую минуту, художник не видел оснований сомневаться в том, что и в будущем все уладится само собой. Поэтому он не заглядывал вперед дальше праздника святого Николая. И в тот вечер, когда Фердинанд Бол нанес первый удар по его радостно бившемуся сердцу, он уже подумывал сделать Хендрикье подарки, на которые никогда бы не отважился человек, не утративший самую элементарную осторожность, - платье из малинового бархата, золотую цепь на смуглую шею, перстни с драгоценными камнями на гладкие, смуглые и гибкие руки.
С самого утра шел снег, хлопья были большие, белые, похожие на звезды, и Рембрандт, давая урок на верхнем этаже, наблюдал за ними через окно в надежде, что снегопад не прекратится до вечера и они с Хендрикье, ошеломленные и согреваемые любовью, пойдут гулять по этому чистому, белому, сверкающему ковру. Когда занятия кончились и все мальчики, кроме Фердинанда, отправились гулять, делать наброски или играть в снежки, он остановился у темного окна, вынул из кармана гребень и провел им по волосам: прежде чем спуститься к ней, сесть за вкусный ужин и насладиться счастьем, он должен привести себя в наивозможно более пристойный вид. В эту минуту старший ученик кашлянул у него за спиной, и художник вздрогнул - вероятно, устыдившись того, что слишком занялся собственной персоной.
читать далее »
стр 1 »
стр 2 »
стр 3 »
стр 4 »
стр 5 »
стр 6 »
стр 7 »
стр 8 »
стр 9 »
стр 10 »
стр 11 »
стр 12 »
стр 13 »
стр 14 »
|