Еврейская невеста, 1665
|
|
Семейный портрет, 1666-68
|
|
Пир царя Валтасара, 1635
|
|
|
Давид и Урия, 1665
|
|
|
|
Христос в Эммаусе, 1648
|
Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография. Часть 3
- Но в таком случае искусство не даст ему удовлетворения, - сказал Рембрандт, не отрывая хмурых глаз от ее обтянутых шелком коленей. - Да, если он действительно работает не в полную силу, искусство не даст ему удовлетворения.
- Не беспокойтесь, милый мальчик, работает он, бесспорно, в полную силу. Я хотела сказать совсем другое: что бы ни говорил наш добрейший господин Ластман, мой сын всегда будет писать лишь очень мило, и не больше. Я понимаю, мои слова кажутся вам кощунством, но сказать их - большое для меня облегчение. А знаете, с вами трудно разговаривать - вы не смотрите на собеседника. Вот сейчас, например, вам кажется, что я веду легкомысленные речи, но вы поняли бы, что я совершенно серьезна, если бы взглянули на меня.
Рембрандт заставил себя поднять глаза, но лишь настолько, что не увидел ничего, кроме наполовину иронической, наполовину нежной и печальной улыбки.
- Вы с Аллартом заняты совершенно разными вещами - он подстригает кустики, вы валите исполинские деревья. Он будет идти вперед, всем нравиться и никогда не выпачкает себе рубашки. А вы будете тяжко трудиться и делать огромные успехи. Но прежде чем вы добьетесь своего, вам не миновать самых горьких ошибок, и вы не должны обращать на них внимания. Вот это я и хотела вам сказать.
Да, она видела его сейчас не в этом, сливового цвета, камзоле, а таким, каким он шел между мольбертами в мастерской - с лицом, мокрым от гневных слез, в одежде, перепачканной тертой лазурью. И Рембрандт всей душой сожалел о том, что он покрыт потом и уродлив, сожалел об ошибках, которые уже совершил и еще совершит. Он не мог поверить, что она всерьез говорила о подстриженных кустиках и поваленных деревьях - человек не настолько беспристрастен, чтобы сознательно отвести своему сыну второе место. Все это просто уловка - не совсем ложь, но и не голая правда, уловка, к которой придется прибегать и ему, если он когда-нибудь отойдет от людей своего круга - от простых людей.
- Судьей в таких делах может быть только учитель, - отозвался он, не подумав о том, что и словами и тоном дает понять, что госпожа ван Хорн таким судьей не является. - Учитель, несомненно, знает всем нам истинную цену, и я уверен, что обо мне он невысокого мнения.
- А для вас это так важно? - спросила она, словно повторяя то, что он сам сказал Яну в трактире. - Право, - она опять вытянула руку и твердо положила ее на его колено, - если вы принимаете близко к сердцу то, что он думает о вас, значит, вы еще больше ребенок, чем мне кажется. Может быть, он просто не знает, что с вами делать. Я ведь тоже смутилась, впервые увидев ваши рисунки: когда на свет появляется нечто новое и ни на что не похожее, оно неизбежно вызывает чувство неловкости и даже негодования. Конечно, работай вы в манере Ластмана или в какой-то другой, которую он знает и любит, У вас с ним получалось бы меньше недоразумений. Но вы создаете нечто полностью свое, непохожее на других, и это очень хорошо: нам необходимы инакомыслящие, мы нуждаемся в разнообразии.
Разговор зашел в тупик, и Рембрандт порадовался в Душе, что люди, умеющие говорить красиво, порой тоже не находят нужных слов. Но он был не в силах встать и отпустить госпожу ван Хорн. Она еще не дала ему ничего осязаемого, такого, что он мог бы унести с собой в мансарду господина Ластмана и заботливо взрастить там, как единственную реальность в окружающем его призрачном мире. Он откашлялся и снова попробовал взглянуть на собеседницу, сосредоточив теперь взгляд на крохотной светлой родинке у нее на подбородке.
- Раз уж вы были так любезны и посмотрели мои рисунки, мне хочется знать, что вы о них думаете, - сказал он.
- Я считаю их многообещающими, весьма многообещающими. Они напоминают мне... - госпожа ван Хорн запнулась, и Рембрандт подумал, что сейчас она назовет славные имена - Дюрера, Тициана, Микеланджело, - они напоминают мне мир, когда он был сотворен еще только наполовину. Они такие же странные, грубые, дикие.
Губы Рембрандта не дрогнули и лишь твердо сжались, глаза были по-прежнему устремлены на родинку, которая казалась ему зернышком корицы, плавающим в молоке.
- Думаю, что человек, начинающий так, как вы, может стать всем, чем захочет. Но не завтра, не через месяц, а может быть, лишь через много лет.
- Благодарю, - сказал он, уже собираясь встать, но госпожа ван Хорн вновь повелительным жестом положила свою руку на его колено.
- Скажите, Рембрандт, не могла бы я... что-нибудь сделать для вас? Я была бы искренне рада помочь вам.
читать далее »
стр 1 »
стр 2 »
стр 3 »
стр 4 »
стр 5 »
стр 6 »
стр 7 »
стр 8 »
стр 9 »
стр 10 »
стр 11 »
стр 12 »
стр 13 »
|