Рембрандт. Биографический очерк А.Калининой

Глава шестая

Вдовство. - Неурядица в хозяйстве. - Старая экономка Гертье Диркс. - Два портрета. - Пейзажи. - Бытовые гравюры. - Гравюра «В сто гульденов». - Хендрикье Стоффелс. - Отказ Диркс. - Начало разорения и его причины. - Новые долги. - Передача дома Титусу.- Процесс опекунов с кредиторами. - Аукцион имущества. - Переезд на новую квартиру в «Императорской короне»

Один, с тяжелым сердцем, вернулся с кладбища Рембрандт в свой опустевший дом, где ожидал его маленький сирота-сын. Все счастье, как солнечный свет озарявшее и согревавшее в продолжение восьми лет его трудовую жизнь, исчезло вместе с любимой женщиной. Мрачным и неприветливым показалось ему уютное, изящное жилище, купленное им для нее и устроенное с такой любовью и заботой. Материальное положение его не изменилось. За несколько дней до смерти, уже лежа в постели, Саския составила духовное завещание, по которому предоставляла мужу все свое состояние (по подлинной записи 40 750 флор.) в пожизненное пользование. Только в случае вторичной женитьбы половина ее имущества должна была перейти к сыну, Титусу. Даже готовясь перейти в иной мир, преданная жена заботилась о том, чтобы оградить своего гениального друга от нужды и денежных забот. Убитому горем художнику не пришлось испытать неприятные хлопоты и формальности, которыми всегда обставлено получение наследства. Он пользовался таким уважением и доверием в Амстердаме, что городской совет даже не потребовал у него, как это всегда делалось, подробного инвентаря денег и вещей, оставшихся после его жены.

Тяжело жилось одинокому вдовцу в его богатом доме, среди роскошной обстановки, где все говорило ему о дорогой покойнице. Рембрандт никогда не отличался практичностью и умением устроить свою жизнь: весь хозяйственный обиход всегда лежал на Саскии; она тщательно оберегала его от всякого беспокойства. Лишившись ее поддержки, он положительно не знал, кому поручить свое расстроенное хозяйство. Надо было найти домоправительницу. Рембрандт пригласил к себе бывшую кормилицу своего сына, немолодую уже Гертье Диркс. В одном отношении выбор оказался удачным: Гертье любила и берегла своего маленького питомца, и ребенок горячо привязался к ней. Но неуживчивый и сварливый нрав этой женщины делал домашнюю жизнь невыносимой для отца. С каждым днем возникали все новые столкновения с упрямой экономкой. По всей вероятности, Рембрандт, избалованный тем образцовым порядком и довольством, которым он был окружен при жизни жены, относился к своей служанке слишком требовательно и нетерпеливо; но ежедневно повторявшиеся ссоры с ней раздражали одинокого и утомленного труженика и усиливали его горестное и удрученное настроение. Его единственным утешением и прибежищем было искусство; он весь отдался ему. Когда жизнь слишком тяжелым гнетом тяготила его наболевшее сердце, он мысленно возвращался к первым годам молодости и счастия, к воспоминанию о дорогих усопших. 1643 годом помечен портрет Саскии, находящийся в Берлинском музее, написанный одиннадцать месяцев после ее смерти. Как живая, стоит она перед зрителем, со своим кротким, открытым взглядом, с ласковой улыбкой на устах, с которых, кажется, готово сорваться приветливое слово. Затем с благодарностью вспомнил он старого друга, так радушно приютившего и обласкавшего молодого, неизвестного никому живописца, только что приехавшего в чужой город. Разве не в его доме он встретил ту, которая осветила жизнь его счастием? И из-под кисти гениального художника вылился чудный портрет масляными красками почтенного проповедника, с которого он гравировал офорт. Но жизнь не ждала. Рембрандт, полный силы и бодрости, не мог всецело погрузиться в созерцание невозвратного прошлого. Маленький Титус рос и развивался, надо было позаботиться о нем. Заказчики напоминали о своих картинах, являлись новые. Работа кипела в Юденбрейдстрат, а с ней понемногу в сердце художника возвращались покой и радость.

В 1645 году Рембрандт написал два портрета, которые многие считают лучшими его произведениями в этой области. Первый из них (С.-Петербургский Эрмитаж) изображает купца-еврея. Старик в темно-коричневом кафтане и меховом плаще, опираясь обеими худыми до прозрачности руками, смотрит на зрителя спокойным, холодным, несколько презрительным взором. Эта картина уже в XVII веке пользовалась такой славой, что ее стали копировать очень скоро после ее появления. Очень старинные списки с нее, довольно близкие к оригиналу, находятся в Касселе и Лондоне. В таком же немного мрачном и суровом тоне написан и портрет старого раввина (Букингемский дворец); на лице то же выражение сосредоточенной твердости и проницательности. Но в глубоком взгляде мыслителя скорее можно прочесть не пренебрежение, а снисходительное сожаление к людям, хотя горькая улыбка указывает на многие разочарования, на пережитую людскую неправду и несправедливость. Вероятно, безотрадная семейная обстановка часто заставляла Рембрандта искать отдыха и развлечения вне дома. От первых годов его вдовства сохранилось особенно много пейзажей; без сомнения, это были плоды его загородных поездок в окрестные дачи, принадлежащие его многочисленным друзьям и знакомым. Как известно, редкая и ценная гравюра «Мост Сикса» явилась последствием шутливого пари за обедом у бургомистра, в его подгородной вилле. Маленький зимний вид в Кассельской галерее, очевидно, списан с натуры; весь колорит картины, сероватый цвет зданий, бледная лазурь неба и золотистый блеск солнца на ледяной поверхности воды - все это так типично, так близко к природе Голландии, что всякий, кто хоть раз побывал в окрестностях Амстердама, сразу узнает знакомый уголок на кассельском полотне. Иногда Рембрандт давал простор своему воображению и позволял себе прибавлять к своим наброскам с натуры очертания предметов, которых он не видал сам, а только почерпнул из рисунков товарищей, побывавших в Италии. Так, на заднем плане, несомненно, нидерландского «Канала с лебедями» красуются холмы, которых, конечно, ни один голландец не видал на своем горизонте. «Большой пейзаж с развалинами на горе» (Кассельская галерея) - уже прямо плод богатой фантазии художника; здесь красные черепичные крыши фермы и ветряная мельница, встречающиеся на каждом шагу в окрестностях Амстердама, виднеются рядом с остатками дорического храма и итальянской гондолой. Но, несмотря на все эти несообразности, картина проникнута такой своеобразной, грустной поэзией, свойственной северным пейзажам после заката солнца, так полна понимания природы, что зритель, любуясь ею, невольно поддается обаянию ее чарующей красоты.