Софониба принимает чашу с ядом, 1634
Мужчина со шляпой, 1635

	Даная, 1647
	Даная, деталь

- Групповой портрет стрелков, о котором я рассказывал тебе, мать, будет самой большой из всех моих картин. Он огромен - больше вон той стены, - спохватившись, начал он и взмахом кисти очертил в воздухе контур гигантского полотна.
- А сколько ты за него получишь? - спросила она таким глухим и безжизненным голосом, что слова ее прозвучали упреком упоенному своей силой сыну.
- Тысячу шестьсот флоринов.
- Тысячу шестьсот флоринов? - недоверчиво переспросила мать, но тон у нее был не удивленный, а разочарованный. - А сколько, ты сказал, будет человек на картине?
- Человек двадцать.
- Что ж, тебе виднее. Ты лучше знаешь цену таким вещам, - отозвалась она, по-прежнему опираясь руками на палку, чтобы сохранить позу, и от этого еще более отчужденная и бесстрастная. - Но я думала, что двадцать человек платят больше.
- Так не бывает. Каждый участник группового портрета платит меньше, чем дал бы за свой отдельный портрет. Тот стоит четыреста-пятьсот флоринов, групповой же - другое дело. Тысяча шестьсот флоринов за него - завидная цена. Поверь, Стрелковая гильдия еще никому не платила таких денег. Кетель и Элиас - Рембрандт выбрал имена, которые должны были быть известны даже его матери, - и те получали куда меньше.
- Да, это, наверно, очень большие деньги, - согласилась мать, но ее настороженный уклончивый взгляд отнюдь не выразил одобрения. - Но этого не хватит, чтобы расплатиться за купленный тобою дом.
Рембрандт подавил раздражение, которое вызвал в нем этот намек на то, что у него нет ни других денег, ни сбережений, ни уверенности в будущем.
- Мы заплатили за дом не из гонорара, - ответил он. - Мы пустили на это часть приданого Саскии - у нее в банке куча денег, и мы их почти не трогали.
- А, это деньги Саскии... - умышленно холодно и безразлично отозвалась • она, давая ему понять, что деньги Саскии ее не касаются. Его дела, его деньги - это могло ее интересовать, но Саския и все, что ей принадлежало, - нет, это не принималось в расчет, этого просто не существовало.
Рембрандт не сразу подыскал слова для ответа, а когда нашел, они, естественно, прозвучали несколько резко.
- Мы не собираемся снова тратить деньги Саскии. Деньги Саскии, - он нарочно повторил это, - будут и впредь лежать в банке. Остальные выплаты за дом я сделаю за счет своих заработков. Все считают, что, как только картину вывесят, у меня отбоя от заказчиков не будет.
После столь резкого ответа поза матери неуловимо изменилась. Наклон головы, выражавший раньше сдержанное недовольство, напомнил теперь Рембрандту боязливую повадку прислушивающейся птицы.
- Кто я такая, чтобы рассуждать об этих вещах? - вздохнула она, еще крепче обхватив руками палку. - Ты ведь знаешь: я в жизни тысячу шестьсот флоринов в руках не держала. К тому же я не представляю себе, как ты живешь и во что тебе это обходится. И я все время забываю, что тебе не приходится содержать такую большую семью, как Хармену.
Рембрандт невольно вздрогнул. Сам он давно убедил себя, что ребенок, которого носит под сердцем Саския, заранее обречен, но думал так лишь для того, чтобы не питать бесплодных надежд, а значит, и не испытывать лишних страданий. Но мать его не имела никакого права заявлять, что у них никогда не будет детей.
- На твоем месте, мать, я не спешил бы с выводами. Саския опять беременна - я как раз собирался сказать тебе об этом, - и в конце концов мы оба еще молоды. Кто знает, не придется ли и мне содержать большую семью?
- И все равно в твоем положении ребенок необязательно повлечет за собой лишние расходы. Когда у женщины есть ребенок, ей обычно перестает быть нужным многое другое.
Теперь Рембрандт был задет так сильно, что уже не решался коснуться холста кистью - она слишком дрожала. Мать избегала называть Саскию по имени или «твоей женой», и это само по себе было достаточно скверно. Но еще хуже была та легкость, с которой она дала ему понять, что и она сама и все остальные прекрасно знают, как легкомысленна и нерасчетлива Саския, хотя Рембрандт считал, что это останется тайной, известной лишь ему да покойному добряку Сильвиусу. Да, он обманывался, надеясь, что ни судьба, ни разлука, ни годы не в состоянии разорвать узы крови. Подняться выше своей семьи значило бесповоротно оторваться от нее и не вызвать у родных ничего, кроме зависти, обиды и боли.  читать далее »

Рекомендуемые сайты от Рембрандта:

• 

Гледис Шмитт. "Рембрандт". Исследование жизни и творчества Рембрандта » предисловие »