Софониба принимает чашу с ядом, 1634
|
|
Мужчина со шляпой, 1635
|
|
|
Даная, 1647
|
|
|
|
Даная, деталь
|
Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография. Часть 11
И Рейтенберг подтолкнул кружку к Схеллингвоу, который послушно взял ее и отпил несколько глотков, перемазав подбородок пеной.
- Картиной останутся довольны все, ручаюсь за это, - продолжал капитан, чувствуя, что его тошнит от собственного примирительного тона. - А история получилась в высшей степени досадная. Очень жаль, что вы вломились в склад и подняли тревогу попусту. Заверяю вас честным словом, что все будет сделано к общему удовлетворению. Каждому, кто состоит в отряде, будет уделено достаточное внимание.
- Надеюсь, - отозвался Крейсберген, вставая; к пиву он так и не притронулся. - Мы, знаете, не требуем многого. Нам не надо даже тех стараний, которые он положил на камзол лейтенанта и пряжку вашего башмака, капитан.
Когда жалобщики ушли, Рейтенберг вздохнул и натянул перчатки.
- Мы еле-еле спасли свою шкуру, - сказал он.
- Вы ловко придумали эту историю с исправлениями.
- Я ничего не придумывал. Я почти уверен, что дело именно так и обстоит.
- Правда? Но ведь вы же не видели картины.
- Я видел ее набросок: ван Рейн дал мне его в пятницу, когда я заходил к ним.
Капитан попытался вызвать в памяти этот набросок, но не смог: он видел только пересекающиеся линии, вспышки света и собственное, остро переданное лицо. Заметил он или нет, что некоторые лица на заднем плане почти не видны? Ему смутно припомнилось, что тогда он на мгновение забеспокоился - вероятно, у него появились какие-то сомнения, но он тут же подавил их, уверив себя, что в окончательном варианте все выправится.
- Где он у вас? - осведомился Рейтенберг.
- Дома, в альбоме.
- Великолепно! Что же вы не сказали раньше? Давайте зайдем к вам и посмотрим. Тогда и разберемся, из-за чего весь шум.
Но предложение лейтенанта раздражило капитана еще больше, чем встреча с Крейсбергеном и Схеллингвоу. Коку не терпелось взглянуть на набросок, но сделать это он хотел один: если некоторые из его людей действительно заслонены сотоварищами, то убедиться в этом убийственном промахе он должен без свидетелей.
- Нет, это неудобно, - ответил он, вставая и глядя на дерзкое лицо лейтенанта. - У нас гости, и как только я вернусь, мне придется выйти к ним. Как бы там ни было, заказывал картину я, значит, я за все и в ответе.
Шли месяцы, картина подвигалась, и все остальное отходило в сторону. Свет на картине становился все ярче и окутывал художника, оставляя в тени мир и события, происходившие в нем. Преисполненный звенящей бодрости и острого сознания своей силы, Рембрандт писал ботфорты лейтенанта, лица, выглядывающие на заднем плане из толпы, и развевающееся знамя на среднем плане. Мертвое лицо матери, голоса учеников, торопливая болтовня жены, роскошь огромного нового дома - все это было едва различимо, словно переместилось куда-то на неосвещенную сторону планеты, все это казалось чем-то притуплённым и далеким, как безмолвный сон.
В мире раскаленного света, в котором он жил, не было времени. Взять, к примеру, солдат: это были идущие на парад амстердамские бюргеры, никогда не стрелявшие ни во что, кроме мишеней; и тем не менее они были своими собственными предшественниками, теми, кто рассеивал ряды чернобородых испанцев и гнал беглецов через дюны в мутные воды разлившегося моря. Призраки павших сынов Лейдена, которых он с детства представлял себе по рассказам своего отца, оживали перед его глазами и в полном вооружении вставали на полотне под его демонической рукой. Но если стирались даже границы временн, разум и подавно не мог заявлять о своих правах. И логика и бюргерский здравый смысл равно тонули в этом нарастающем сиянии, и Рембрандт даже не пытался сохранить их. Неужели кто-нибудь из тех, кто вошел в ряды этой вечно юной и славной когорты героев, будет настолько низок, что запротестует против исчезновения какой-то мизерной подробности его земного облика?
За эти месяцы Рембрандт впервые понял, что срывать жизнь, как плод, и в полной мере вкушать ее сладость ему помогают не размышления, не разговоры с друзьями и даже не любовь, а только живопись. Хотя в жизни его было немало праздничных дней и ночей, он еще ни разу не почувствовал, что насытился, и только работа до конца утоляла его голод.
читать далее »
стр 1 »
стр 2 »
стр 3 »
стр 4 »
стр 5 »
стр 6 »
стр 7 »
стр 8 »
стр 9 »
стр 10 »
стр 11 »
стр 12 »
стр 13 »
стр 14 »
стр 15 »
стр 16 »
стр 17 »
стр 18 »
стр 19 »
стр 20 »
стр 21 »
стр 22 »
стр 23 »
|