Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга третья

Бегут минуты, отмеченные песочными часами. Ночь застает Корнелию в объятиях Сейтхоффа. Она не противится, когда он на руках несет ее вверх по лестнице. Да и может ли она сопротивляться? Ведь он - ее спаситель. Долго, долго боролась она одна с несносной, постылой жизнью, с повседневной тоской одиночества. И вот пришел наконец желанный рыцарь, спутник жизни, властно вторгшийся в ее мир и беззаботным смехом и могучими руками перевернувший ее жизнь. Его страстно влекло к ней, и она раскрыла ему свои объятия. Она обвивает руками его шею. Прижавшись к его груди, она уже ничего больше не боится. Теперь она чувствует себя наконец уверенно и в полной безопасности. В ее поцелуях - разрядка от долгого напряжения. Как она любит его буйные волосы, плечи, грудь! И разве она не знала давно, с тех самых пор, как он поселился у них, что когда-нибудь так будет?.. Вот они и отпраздновали свое бракосочетание - без священника, в доме впавшего в детство старика, в узкой девичьей постели, столько лет сохранявшей аромат девственности! Теперь они неразлучны - каждый день, каждую ночь. Знает ли об этом Рембрандт? Он даже не заметил, что Сейтхофф не ночует больше в мастерской. Он по-прежнему живет как во сне. Бегут недели. Рембрандт сходит вниз, ест и снова ковыляет наверх. А вообще...

Это было в насквозь обвеянный ветром августовский послеобеденный час. Корнелия села на подлокотник кресла, и Сейтхофф обвил рукой ее стан. Дочь Рембрандта задумчиво поглаживает Корнелиса по волосам. Как трудно сказать о такой интимной вещи, но от этого не уйти, думает она... Сейтхофф глядит на нее. Движения ее стали медлительнее, размереннее. Он счастлив. За окном раздается серебряный перезвон колокола. Корнелия вздыхает, и пальцы ее все медленнее скользят по смуглым вискам любимого. Сейтхофф целует ее руки и притягивает к себе. Теперь она может сказать все. Ей совсем не страшно, но все же - это так непривычно для девушки, для юной женщины в восемнадцать лет.
- Корнелис, любимый...
Голос ее звучит как-то по-новому. Сейтхофф настороженно вслушивается. Рукой он нежно проводит по плавной линии - от плеча до колена. И вдруг застывает от слов, произнесенных спокойно и гордо:
- У нас будет ребенок, Корнелис...
Сейтхофф испуганно вскакивает. Уже не раз ему приходилось испытать это, уже не раз он слышал от женщин эти зловещие для мужчины признания. Обычно в таких случаях сначала появлялась досада, потом наступал страх и наконец приходило суровое решение. Но на этот раз все совсем иначе... Лицо Корнелии светится глубоким, внутренним сиянием. Оно спокойно и величаво. В глазах цвета темной фиалки озабоченность. «У нас» - сказала она. Свой сюрприз она преподнесла ему без рыданий и упреков. Ни слезинки не пролила она и не сказала: «Ты виноват...» Что-то новое, было во всем этом. И все-таки он содрогнулся - ведь он и с ней не венчан! Корнелия почувствовала его беспокойство и поняла причину.
- Значит, теперь мы скоро поженимся, Корнелис? - спросила она.
И, к своему безграничному удивлению, он утвердительно кивнул. Большие глаза Корнелии засветились трогательной преданностью. Она бросилась к нему в объятия со всеми безмолвными посулами любви, которые женщина способна вложить в этот жест... Сейтхофф склонил голову. Женщина взяла верх над ним. Эти ясные глаза укротили его. Но он счастлив... Потом она еще сказала:
- Нашего сына мы назовем Рембрандтом.
На озабоченном лице Сейтхоффа расцветает улыбка.
- Откуда ж ты знаешь, женушка, что это будет сын?
Она уверенно кивает.
- О, я это знаю, знаю очень хорошо! Удивленный, он больше не расспрашивает. Целует ее лоб, глаза. Вспоминает о женщинах, которых он знал до нее. Они молили о любви и старались удержать его рыданиями и угрозами. Стоило им заговорить о ребенке, как он скрывался от них, стараясь любым способом отделаться от их обременительных требований. Но дочь Рембрандта никогда не пыталась командовать им, ни о чем не просила. Она отдалась ему с беззаветным доверием, даже не подозревая, очевидно, всего величия этого дара. Плотнее прижимается он головой к ее щеке. Он готов потерять все что угодно, но только не эту женщину, которая лежит в его объятиях.

Они уже строят планы на будущее. Сейтхофф не хочет засиживаться в Голландии.
- Наша страна слишком мала,- говорит он,- здесь все наступают друг другу на ноги. Никто этого не чувствует так, как мы, люди искусства. Носа за дверь высунуть нельзя. Что бы ты ни задумал, что бы ни делал - сотни глаз следят за тобой. Только захочешь расправить крылья - а уж добрые друзья тут как тут, готовы их подрезать. Нет у него больше друзей среди художников, и я очень рад этому. Покой этой страны - мертвящий покой, он культивирует духовную ограниченность. Но и кое-где за границей дела тоже обстоят неважно. Война не за горами. Мореплаватели уже чуют порох в воздухе. Наш золотой век миновал. Вондель умирает. А кто придет ему на смену? Может быть, Асселейн или Антонидес? Вондель и твой отец, Корнелия,- последние великие люди нынешнего века. Вот еще, может быть, и нашего статс-секретаря можно отнести к их числу: он так печется о развитии нашего флота, как никто другой из государственных деятелей. И все-таки мы катимся под гору... Еще тридцать лет - и мы отметим в календаре «год 1700-й». В действительности же наш век миновал уже сегодня. Жизнь в нашей стране мельчает, становится эгоистичнее. А мне, Корнелия, нужна большая страна, где я чувствовал бы себя свободно и где люди, высоко держащие знамя отечественной славы, не доживали бы свой век в нужде, не предавались бы забвению, как в Голландии. Я мечтаю об Индии... Сейтхофф заметил испуганное движение Корнелии. Поняв его значение, он говорит смягченным голосом:
- Пока жив Рембрандт, мы никуда не уедем. Мы его не оставим, пока он нуждается в нас. Но позже... позже... ради нашего сына, ради нашего счастья... во имя нашего будущего, которое здесь безнадежно!
Голос Корнелии звучит твердо и спокойно:
- В Индии ли, здесь ли - вместе с тобой жизнь всюду хороша!