Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга первая

Титус оглядел по очереди всех ребят. Нет, от них пощады ждать нечего. И он молча кивнул.
- Я велел тебе принести мне картинку,- сказал один, и Титус сразу узнал резкий свистящий голос, который внушил ему такой страх на уроке. Испуганно оглядывался он по сторонам: не подоспеет ли откуда-нибудь помощь. Однако улица была пустынна, изредка появлялись только грузчики да старички, вышедшие погулять; одни были слишком поглощены работой, другие- своими мыслями. Никому не было дела до детей
Мальчишки еще тесней обступили Титуса. Расширенными от страха глазами глядел он на их поднятые кулаки.
- Ну, скажешь ты, наконец, что-нибудь? Может, ты меня не понял?
- По-о-нял...- В голосе Титуса явно слышались слезы.
- То-то же,- издевался мучитель.- Значит, принесешь? Каждому по картинке. Слышишь?
Титус, не видя иного выхода, шепнул:
- Хорошо!
Круг расступился, и двое-трое мальчишек, по-видимому, довольные результатом, повернули назад,- им уже наскучило дразнить вконец запуганного новичка. Титус вдруг увидел перед собой свободное пространство. Как стрела из лука, пролетел он мимо своих мучителей. Ноги его едва касались земли. Удивленные мальчишки не тронулись с места, хотя им, более рослым и сильным, ничего не стоило догнать Титуса. Только главный зачинщик пробежал за ним немного, крича вдогонку:
- Помни же, сегодня после обеда картинки должны быть здесь! А не то...
Титус все отчетливо слышал, но не отвечал и бежал без оглядки, бежал в смертельном страхе и лишь возле моста через канал, откуда уже видна была Бреестраат, остановился, тяжело переводя дух. Тут в третий раз за этот день у него полились слезы, обильные и горькие. Глубоко подавленный, он тихонько ударил колотушкой в дверь, и когда Хендрикье, погруженная в свои мысли, отворила ему, проскользнул в дом, помчался вверх по лестнице и вошел в комнату Мааса и Майра. Ученики Рембрандта привыкли к неожиданным посещениям Титуса, который никогда не мешал им. Они спокойно продолжали работать, рассеянно расспрашивая мальчика о школе и почти не слушая его ответов. Титус потихоньку подошел ближе. Вдруг он уткнулся аугсбуржцу в колени и, немного поколебавшись, сказал:
- Нарисуй мне что-нибудь, Ульрих!
Тот с улыбкой взглянул на мальчика и погрозил ему кистью.
- Вот как! Для чего тебе?
Титус, отведя глаза, посмотрел в окно на маленькое облачко, проплывавшее над соседней крышей.
- Да так просто!
Николас Маас отложил кисти в сторону и привлек мальчика к себе.
- Что же тебе нарисовать?
Положив на колени лист бумаги, он карандашом стал быстро набрасывать рисунок. Ульрих Майр засмеялся:
- Ну, ну, ты совсем избалуешь мальчугана!
Но, по-видимому, он тоже не прочь был на минутку отвлечься от работы и немного рассеяться. Через несколько мгновений проворные руки двух художников так и летали над бумагой. На глазах у Титуса белые листы покрываются завитушками, линиями, штриховкой и надписями по краям; и оба молодых художника весело и радостно смеются, дав волю неожиданно проснувшейся в них буйной фантазии. С пачкой рисунков под мышкой спустился Титус по лестнице и спрятал их в прихожей; затем отправился в столовую, где Рембрандт с нетерпением ждал сына, чтобы расспросить его о школе.

И вот каждое утро этой серой осени повторяется одно и то же: Титус должен идти в школу. Его неизменно гнетет страх, хотя где-то в глубине души теплится надежда, что сегодня его, наконец, не будут мучить; но как только он издали заслышит крики школьников, им овладевают робость и такой же тупой ужас, как в первый день, когда он не решался переступить порог школы. Затем в течение дня - медленное приспосабливание к окружающей враждебной обстановке, временами - приливы мужества, робкая попытка выкинуть за спиной соседа маленькую шалость, чувство гордости при одобрительных выкриках старших мальчишек. Но уже в следующую минуту наступает отрезвление: учитель неизменно ловит его и наказывает, и Титус - снова мишень для насмешек школьников. Все смотрят на него, а он, точно пригвожденный к позорному столбу, стоит у кафедры и после кратких мгновений торжества испытывает невыносимое унижение.
За стенами школы он иной раз находит защиту у тех, кому приносит забавные, удивительные картинки, или у тех, чей авторитет он покорно признал; но гораздо чаще и эти ребята им пренебрегают, отталкивают его, бьют или покидают на произвол судьбы, когда другие его обижают. Необузданные взлеты фантазии, легкомысленная и непостижимая храбрость сменяются в его душе страхом, отчаянием, горьким сознанием бессилия и никчемности. А иногда на него нападает скука, особенно в долгие послеполуденные часы с их мучительным однообразием; неинтересный счет, медленное чтение, почти уже утратившее для него свое очарование, чтение наизусть катехизиса, который он заучивал с необычайной легкостью. А дома за столом, подражая монотонной напевности, с какой полагалось в школе читать катехизис, он вызывал громкий смех отцовских учеников, хотя Рембрандт строго поглядывал на них, а Хендрикье укоризненно качала головой...