Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга третья

И все же он со дня на день откладывал визит к Тиции Коопаль. Его брало сомнение: а как она отнесется к его просьбе? Между тем планы его разрастались. Он уже представлял себе процветающий магазин, образцовое домашнее хозяйство, солидное приданое, которое он обеспечит своей сводной сестре. А отца он освободит от всяких забот, и великий художник сможет всецело отдаться своему вдохновенному творчеству. А пока у Титуса - только долги и неурядицы. Что делать, если тетка отклонит его просьбу? Он посещал ее так же редко, как и семью ван Лоо. Они казались ему чрезмерно меркантильными, равнодушными и высокомерными людьми. И об отце его они отзывались не иначе, как о легкомысленном выскочке, который будто бы только и зарился на богатство Эйленбюрхов. Но, с другой стороны, окрестили-то его по тетке: Титус. Эйленбюрхам должно быть лестно, что их старинное славное имя продолжает жить, и носит его он, Титус, обладающий вполне аристократической внешностью. В другое время он просто посмеялся бы над этим, но теперь пренебрежительное отношение чванливых дворян к крестьянским именам рембрандтовских родичей на руку ему. Титус знал, что родовая гордость Эйленбюрхов превышает даже их страсть к стяжательству. Уж как-нибудь он соберется с духом и нанесет визит своей тетке. Хотя она и чужая ему, но все же они носят одно имя...

Рембрандт вышел из дому и медленным, но упругим шагом, держась поближе к стенам домов, пошел по Внешней улице. В первую минуту яркое летнее солнце ослепило его. Вот уж месяцы, как он не совершал длительных прогулок, и годы, как не выезжал за пределы города. Но в последнее время он все чаще испытывал сильную тоску по широкой перспективе, по облакам и воде. Аарт де Гельдер стал замечать в нем растущее беспокойство. Учитель работал с частыми перерывами, расхаживал взад и вперед, останавливался у окна и смотрел вдаль, бормоча что-то себе под нос. А вот теперь, в этот ранний послеполуденный час, он неожиданно, вышел из дому. С тревогой наблюдал юный ученик за Рембрандтом во время болезни Хендрикье и после ее смерти. Сначала ему казалось, что ничего не изменилось в учителе. Коренастый, смуглолицый, с коротко подстриженными седыми усами и редкими всклокоченными космами волос, Рембрандт сидел перед мольбертом и работал запоем. В те недели он только трижды нарушил свой обычный распорядок: в день, когда врач заявил, что нет никакой надежды на спасение Хендрикье, в день ее смерти и в день погребения.

Приземистый, плотный, одинокий и мрачный сидел он перед холстом и писал как одержимый. Аарт де Гельдер был удивлен этим кажущимся равнодушием Рембрандта. Но позже он убедился, как ужасно потрясла учителя смерть Хендрикье. Рембрандт точно онемел. Он ни к кому ни с одним словом не обращался, даже с де Гельдером заговаривал только в виде исключения. Глаза его потускнели и глубоко запали. Рука двигалась тяжелее, но как-то лихорадочнее. Связь с внешним миром оборвалась. Де Гельдер работал в одной с ним мастерской, но это не нарушало полного одиночества Рембрандта. Даже за столом он сидел будто один, не принимая участия в общей беседе. Стоило кому-нибудь рассмеяться, как он вздрагивал, точно пробужденный от своих мыслей, непроницаемых для окружающих. Он раньше других уходил спать и во сне разговаривал, как дитя. По утрам он кряхтя вставал и с трудом принимался за работу. Выйдя из дому, Рембрандт чуть ли не ощупью двигался в этом море летнего солнца. Он был поражен до глубины души. Мир, оказывается, все еще молод! Сады цветут; деревья ласковой тенью склоняются над его головой. Вода переливается и сверкает, сверкает тысячью пляшущих золотых чешуек. Рембрандт провел рукой по глазам - как давно это было? Сколько ему было тогда лет?.. Как мучительно много произошло за эти годы... Память его работает медленно, и он чувствует какую-то тупую тяжесть в затылке, когда заставляет себя думать. Он идет дальше медлительным, но упругим шагом. Ему приятно это ощущение насквозь проникающего тепла. Прохожие останавливаются, здороваются с ним. До него долетают обрывки их разговоров:
- А я думал, что он умер.
- Или уехал куда-то.
- Что-то о нем совсем ничего не слышно. Рембрандт улыбается. Ему кажется, что они говорят не о нем, а о ком-то постороннем. Он внимательно вглядывается в улицы, по которым давно-давно не ходил: здесь снесены какие-то здания, галереи, там выросли новые дома, замощены проезды. Он покачивает головой: и знакомых совсем не осталось. Кое-кто из прохожих здоровается с ним, насмешливо улыбаясь,- быть может, виной тому его странная внешность? Улыбается и он в ответ тихой, полной молчаливого расположения улыбкой.
Сколько ему лет?
В нем просыпается ребяческая, необъяснимая радость; его озаряет тихое внутреннее сияние. Жизнь в цвету!.. Неужели это из его дома выносили покойников?.. Он почти не верит в это. Ему, вероятно, приснилось все. Тягостные кошмары, видения умерших женщин и детей... Ученики, друзья... величие, долги, преследования, банкротство. Все сны, сны, сны... И среди них - одна только явь: его картины! И вот теперь, сегодня, он опять во власти светлого сна о прогулке; о том, как он ребенком разгуливал в другом мире, в иной действительности, давным-давно стершейся в его памяти... И вот будто ничто не изменилось! Добела раскаленное, сверкает солнце, голубизной сияет день... Город уже остался далеко позади. Высокие серебристо-серые тополя приветствуют Рембрандта звонким шелестом и матовым блеском, точно тысячи выбившихся из-под земли фонтанов.

Рембрандт идет и идет, пока, до смерти усталый, не валится на траву, на пологий прибрежный скат. Долго смотрит он на мерцающие воды. Мысли его витают неведомо где - смутные видения в неопределенном пространстве. Он чувствует, как тяжелеют веки. Опьяненный солнцем, усталый, он засыпает. Солнце стоит низко, когда он просыпается. Червонным золотом переливается вода. В отдалении горделиво высятся крыши и купола Амстердама. Рембрандт недоуменно озирается по сторонам. Потом, придя в себя, смеется громко и отрывисто, встает и бредет по узкой тропе назад, в город.