Автопортрет, 1658
|
|
Читающий Титус, сын художника, 1657
|
|
|
Портрет Саскии в образе Флоры, 1634
|
|
|
|
Хендрикье Стоффельс у окна, 1656
|
Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта
Книга вторая
Итак, они - нищие. Титус никогда не знал, что такое бедность. Правда, и сейчас он еще не знает ее по-настоящему, так как его опекуны пытаются спасти кое-какие средства, уцелевшие после банкротства Рембрандта. И все же будущее грозно встает перед Титусом. Прежде его баловали, хотя это никогда не доходило до его сознания, кормили его, не ожидая благодарности. Но и дальнейшая жизнь немыслима без ласковой заботы и достатка. Титус слышал, как его родственники говорили, что предстоящие ему трудные Годы лишь спасут его от распущенности и по-мужски закалят характер. Он знает, что это не так.
У него слишком нервная и восприимчивая натура, чтобы поверить в такой вздор. Жизненные противоречия удручают его, он с ними никогда не свыкнется. Иногда Титус отправляется в кварталы бедняков.
Хотя нищета и отталкивает, и притягивает его, он все же хочет знать, отчего люди страдают.
Он предпринимал с этой целью одинокие и устрашавшие его прогулки в мрачные и грязные тупики, расположенные в низменных частях города, позади глухих переулков. Тупики эти были застроены крашенными известкой жалкими домишками, с квадратными стояками колодцев, скрытыми за аккуратно подстриженными шпалерами зелени. Глядя на эти чистенькие снаружи домишки, Титус невольно представлял себе евангельские «гробы повапленные», таящие внутри тлен и разрушение. Сначала Титус боялся заглядывать в эти тупики, но любопытство взяло верх, и, несмотря на отвращение, он решил собственными глазами увидеть все это.
Дети улюлюкали ему вслед. Он чувствовал какой-то смутный стыд, ибо в своем бархатном коричневом костюме, оставшемся от былой роскоши, по-прежнему выглядел мальчиком из аристократической семьи. Поэтому он накидывал поверх костюма серый плащ и появлялся в кварталах бедняков ближе к вечеру, чтобы не привлекать к себе внимания.
После того как он увидел, что люди, ютившиеся здесь в низких душных помещениях, больше десяти человек в каждом, по своей смертной природе ничем не отличались от него, его родителей и богатых приятелей, он решил узнать, как и для чего они живут, отчего умирают и есть ли у них что-либо ценное в жизни. Перед ним открывалась ужасная действительность, и каждый раз он в испуге отшатывался. Он без ужаса не мог глядеть на живших здесь беременных женщин. Думая о том, как эти существа спариваются, он закрывал глаза и с трудом прогонял смущавшие его мысли.
Женщины, несущие в себе зародыш новой жизни, напоминали ему перезрелые, загнившие фрукты, сердцевина которых уже тронута разложением. Вот, значит, какие женщины бывают на свете, и рядом с ними их мужья, их родители и дряхлые старики... И здесь появляются на свет дети, маленькие и большие, темноволосые и светловолосые, несчастные, грязные и худые, смелые и робкие, и число их растет...
Нет, бога ради, не нужно его множить. Они с малолетства носят на себе печать смерти: на лице, на лбу, иногда на руках, но печатью этой отмечены все.
Еще более безнадежной и невыносимой кажется ему жизнь обитателей еврейского квартала. Этот непонятный народ-изгнанник, чья обособленность сказывалась во всем, послушно исполнял закон Моисеев и упорно держался своей веры; даже такой мудрец, как Манассия бен-Израэль, и тот в восторженных словах превозносил ее перед Рембрандтом. Этот народ показался теперь Титусу еще более несчастным и гонимым, чем бедняки, населявшие трущобы. Глядя, как величественные длиннобородые старцы сидят на лавочках перед домами, греются в недолгих лучах полуденного солнца, Титус невольно вспоминал библейских патриархов, и ему становились понятными картины и гравюры отца.
Порой он не видел здесь ничего, кроме запустения, и морщился от вони и чада, доносившихся из домов, в которых люди жили,- жили из года в год и, как и все нищие, ютящиеся на задворках, во множестве плодились... Правда, и на болотах растут цветы; маленькие, ядовитые семена прорастают и распускаются пышным цветом, думалось Титусу.
А придя домой, он упрекал себя за то, что ему претила их нищета и обособленность, убеждал себя быть сострадательным и милосердным и в то же время понимал, что его сострадание не сможет скрасить их жизнь и нужду. Никогда не был он так подавлен, как теперь, когда узнал подлинную жизнь, представлявшуюся ему раньше за словами взрослых, как прекрасный мираж. Встречи с бедняками вызывали в нем сознание собственного бессилия и разочарование. Ведь он знал, что ничем не может облегчить их жестокую долю.
Отцы города равнодушно проходили мимо этих живых кладбищ и лишь пожимали плечами, а такие люди, как Сикс, Тульп или Фалькенир, даже и знать о них не хотели. И Титус возненавидел всех, бедных и богатых. Да существуют ли вообще на свете добро, справедливость и честность? - спрашивал он себя.
Жизнь - загадка, это какая-то злая, могущественная сила, и тягаться с ней безнадежно. Мысли одна другой противоречивей не давали покоя Титусу. В последнее время он все чаще и чаще думал о своей матери, Саскии, фрисландке; он разглядывал ее портреты, которые Герардус ван Лоо спас от продажи и развесил у себя в доме. Впервые осознал себя Титус сыном этой мечтательной, стройной женщины, умершей во имя того, чтобы дать ему жизнь. Впервые он в своей сыновней нежности объял обоих родителей, чья любовь некогда в давно канувшую в вечность ночь зачала его.
Вместе с этим чувством нежности к родителям в нем росло сознание того, что он унаследовал от отца и матери слишком противоречивые свойства, чтобы решить, какой мир ему ближе - мир искусства или мир знатных бюргеров, и смутно догадывался, что именно этот выбор - самое важное в жизни человека.
Ему ни на минуту не приходило в голову причислить себя к народу, ютившемуся на городских задворках в «гробах повапленных», хотя и сам он был бедняк. Но он знал, что семья советника, к которой принадлежала его мать, никогда полностью не признает его своим; разве уже и сейчас ему не напоминали постоянно, что в жилах у него течет кровь отца, корыстного выскочки, якобы захватившего и промотавшего наследство Саскии? А разбогатевшие мельники и правоверные землепашцы, братья и племянники его отца,- разве они не относятся к нему, Титусу, с недоверием? Они считают его изнеженным аристократом и оттого не признают своим.
Толкуя о его происхождении и фамилии его матери, они потешались, как это умеют делать только крестьяне. Правда, хотя и не всегда, но время от времени Титуса мучили горькие сомнения, он ясно понимал, что он как бы живое воплощение противоречий между обеими сторонами: до того разной была кровь его родителей, которая течет в его жилах.
Книга I
стр 1 -
стр 2 -
стр 3 -
стр 4 -
стр 5 -
стр 6 -
стр 7 -
стр 8 -
стр 9 -
стр 10 -
стр 11 -
стр 12 -
стр 13 -
стр 14 -
стр 15 -
стр 16 -
стр 17 -
стр 18 -
стр 19 -
стр 20 -
стр 21 -
стр 22 -
стр 23 -
стр 24 -
стр 25 -
стр 26 -
стр 27 -
стр 28 -
стр 29 -
стр 30 -
стр 31 -
стр 32 -
стр 33 -
стр 34 -
стр 35 -
стр 36 -
стр 37 -
стр 38 -
стр 39 -
стр 40 -
стр 41 -
стр 42
Книга II
стр 1 -
стр 2 -
стр 3 -
стр 4 -
стр 5 -
стр 6 -
стр 7 -
стр 8 -
стр 9 -
стр 10 -
стр 11 -
стр 12 -
стр 13 -
стр 14 -
стр 15 -
стр 16 -
стр 17 -
стр 18 -
стр 19 -
стр 20 -
стр 21 -
стр 22 -
стр 23 -
стр 24 -
стр 25 -
стр 26 -
стр 27
Книга III
стр 1 -
стр 2 -
стр 3 -
стр 4 -
стр 5 -
стр 6 -
стр 7 -
стр 8 -
стр 9 -
стр 10 -
стр 11 -
стр 12 -
стр 13 -
стр 14 -
стр 15 -
стр 16 -
стр 17 -
стр 18 -
стр 19 -
стр 20 -
стр 21 -
стр 22 -
стр 23 -
стр 24 -
стр 25 -
стр 26 -
стр 27 -
стр 28 -
стр 29 -
стр 30 -
стр 31 -
стр 32 -
стр 33 -
стр 34
|
|