Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга третья

Сейтхофф так и застыл. Отблеском изумления трепещет на его губах солнечная, чувственная улыбка. Де Гельдер тянет его вперед, он не хочет задерживаться. Но Сейтхофф не двигается с места.
- И хорошенькая же девчонка эта ваша служаночка!
Аарт де Гельдер задирает голову и глядит вверх, туда, где скрылась Корнелия. Его разозлило легкомыслие друга: не успели они выйти из мастерской великого художника, а он уже опять в погоне за бабскими юбками.
- Это не служанка, а дочь Рембрандта,- говорит он сурово и покровительственно добавляет: - Совсем девочка. Ей только четырнадцать лет.
Через лавку они выходят на улицу, залитую летним солнцем. Аарт де Гельдер говорит о картинах своего учителя. А Сейтхофф улыбается навстречу яркому дневному свету и думает о встрече на лестнице. Четырнадцать лет? Ребенок? Сейтхофф как будто снова видит перед собой крупную блондинку, ее косы и юную грудь, так соблазнительно обрисованную тугим лифом... Да ведь она, эта дочь Рембрандта, совсем взрослая девушка. Откуда у него дочь? Ах да, понятно, это ребенок Хендрикье Стоффельс...
Сейтхофф украдкой посмотрел на де Гельдера. Эге, этому невинному младенцу, кажется, даже невдомек, что за красавица живет под одной крышей с ним! Но, чур, внимание. О чем, бишь, говорит де Гельдер,- кажется, об офортах Рембрандта? Ну, хватит думать о девчонке... А зовут-то ее как? Надо будет спросить потом, теперь неудобно... Да и для чего? Подумаешь, мало женщин в Амстердаме, что ли? Кстати, Флоринда сейчас ревнивее, чем когда бы то ни было: не может простить ему, что он - и не раз - перемигивался при ней с другими. Значит, следует вести себя поосторожнее.

Тысяча шестьсот шестьдесят седьмой... Минули два года, которыми Титус был более чем доволен. Два года расцвета, успеха, растущей славы. Появилось серебро и золото. А с ним и кредит. Рембрандт, счастливый, накупил холста, громадное количество холста, и красок, и масла, словно собирался писать до скончания века. Старый грохочущий печатный станок с трещиной на рукоятке был выброшен за негодностью; его заменил новый, гораздо больший, тяжелый, из крепкого негнущегося дерева, станок, дававший безукоризненные оттиски; Рембрандт любовно и благодарно поглаживал его. Заботы словно ветром сдуло. Беккер сполна получил все, что ему задолжали. Антиквар глазам своим не поверил, когда Титус отсчитывал ему деньги, и Титус, конечно, заметил его изумление. Внутренне ликуя, внешне сохраняя строгую деловитость, он потребовал выданные им долговые обязательства и на глазах у кредитора разорвал их. Такое же внутреннее ликование озаряло своим блеском все последующие дни. Ван Людиг был побит, посрамлен. Редко Титус испытывал такое торжество, как в ту минуту, когда встретил стряпчего на улице. Оба сделали вид, что не знакомы, но Титуса словно обдало ледяным воздушным током - такую ненависть источал ван Людиг, а ван Людиг отметил про себя победоносное презрение в лице надменно прошедшего мимо него сына Рембрандта. Полностью расплатившись с долгами, Титус вновь открыл свою антикварную лавку. Теперь уж ничто больше не мешало ему. Наличие денег сделало его необычайно целеустремленным, расчетливым. Если он ставил перед собой какую-нибудь цель, он напрягал все свои силы и добивался успеха, которого никто не ждал от него. Он ошеломлял амстердамцев. С удвоенной предусмотрительностью закупал он товары, держась всегда как заправский делец. Таким путем он вскоре восстановил свою кредитоспособность. В кабачках художников он появлялся изысканно одетый; он знал, что художники придают большое значение внешнему виду. Стоило только завестись в кармане деньгам, как они начинали франтить. Титус, светский молодой человек, ценил хороший стол и вина. Иной раз он сам дивился роли, которую с такой легкостью разыгрывал. И снова и снова думал, что наследство Эйленбюрхов пошло ему впрок...

Художники поднимали за его здоровье бокалы, он любезностью отвечал на их любезность и щедро угощал всех. Скоро живописцы, которые его интересовали, вернулись к нему. Лавка наполнилась хорошими картинами; он безотлагательно расплачивался с художниками, и они в кругу своих товарищей по профессии превозносили Титуса ван Рейна до небес. Осмотрительно и холодно старался он использовать их восторженность, твердо решив на этот раз победить. Не прошло и двух лет, как он выплатил долг Тиции Коопаль. В доме на Розенграхте он восстановил дисциплину и порядок. Поручил Корнелии вести хозяйство. Каждый вечер она представляла ему счет, и он досконально проверял, не превысила ли она положенную ей сумму расходов, проявляя строгость, которая самого его удивляла больше, чем кого бы то ни было. Кухарка настолько боялась его, что не решалась воровать. Деловые книги и переписку он вел сам, не нанимая для этого писца, как другие. Его почерк был теперь намного увереннее, чем в старых книгах. Он держал бразды правления в собственных руках, и в этом был секрет его нынешнего благоденствия.
Частые поездки в Гаагу, Дордрехт, Утрехт отнимали много времени и сил. Досуга для размышлений и чтения, требовавшего какого-то умственного усилия, у него не оставалось. И для жены тоже... будь у него она. Титус всем обязан был только себе и своей энергии. Даже немногие часы, которые он отводил для отдыха, и те шли на пользу дела: появляясь в кругах художников, в их кабачках, он приобретал связи с новыми знаменитостями, а это в свою очередь означало расширение клиентуры. Два лихорадочных и в то же время два богатых содержанием года. Титус все старался предусмотреть. Корнелии исполнилось семнадцать лет. Он начал копить для нее приданое. Сам он о женитьбе не помышлял, но девушка должна выйти замуж,- так уж ведется, и он позаботится о том, чтобы присмотреть Корнелии достойного жениха.