Все лето Магдалена ван Лоо так и не видела своего кузена. При каждом посещении Розенграхта ей говорили, что он все еще не вернулся из Ватерланда и неизвестно, когда снова будет в Амстердаме. Стараясь не обнаружить перед Рембрандтом и Хендрикье своего разочарования, она бросала какое-нибудь ироническое замечание насчет страсти Титуса к сельской жизни. Но нока ее карета, раскачиваясь из стороны в сторону, тащилась по булыжной мостовой, она кусала от злости носовой платок. Отъезд Титуса она воспринимала как личное оскорбление. Редко, пожалуй, даже никогда еще она так не страдала, как от этого упорного желания, изнурявшего ее силы, ослаблявшего волю. Она проливала горькие слезы, первые в своей жизни слезы, вызванные мужчиной. Дома, когда она сидела за своим туалетом перед зеркалом, холодно отражавшим ее лицо, ей казалось, что больше ждать нечего. Каждое новое сообщение о том, что Титус еще не вернулся, растравляло ее обиду. Она больше не думала о чувствах, которые сумела внушить Титусу, и не гордилась своей победой. Мысль о том, что она волнует его, не вызывала в ней больше радости торжества. Он уехал. Неделя за неделей проходит, а его все нет. Если бы он хоть сколько-нибудь думал о ней, если бы его влекло к ней, он, конечно, никуда не уезжал бы. Мгновение она еще колебалась: а что, если он сбежал от нее?.. Но нет. Тогда он с самого начала вел бы себя по-иному. Он поехал в Деревню просто потому, что упрям и самонадеян и она для него - пустое место... Магдалена топнула ножкой и отразила на лице своем глубокое презрение. Его сдержанность - только панцирь, за который он прячет свое бессилие; он попросту боится женщин. Вот еще! Зарылся, как крот в нору. Но она-то его видит насквозь. У него нет веры в себя. А может быть, он и не мужчина вовсе?

Магдалена зло рассмеялась сквозь горькие слезы. Кто он наконец, этот Титус ван Рейн? Мелкий антикварный торговец, хоть и не нищий, но и не богатый и намного уступающий ей по положению в свете и материальному благополучию! Сын рядового живописца, к тому же еще - банкрота, хотя и женатого когда-то на Саскии ван Эйленбюрх. Титус должен быть польщен ее вниманием, польщен и готов к услугам. А вместо этого он уезжает из города, да еще как раз в такой момент, когда ей вздумалось приобрести новую табакерку и отрез разрисованного шелка... Он совершенно не умеет себя вести. Такой же мужик, как и его отец. По ночам Магдалена кусала свои кружевные наволоки и зарывалась головой в подушки. Титус! Титус! Титус! Она больше знать его не хочет... Забыть о нем! Он не стоит даже того, чтобы о нем думать. - А она-то, дурочка, еще старалась заслужить его расположение! Не стоит он ее. Допустим, что она очаровала бы его, увидела бы его у своих ног - ну, а дальше что? Цель была бы достигнута, но жизнь по-прежнему осталась бы пустой. Все это ни к чему - страсти, суета, кокетничанье, притворство и лицемерие! Так вела Магдалена ван Лоо бесконечные разговоры сама с собой каждый раз, как после безрезультатного визита на Розенграхт она, огорченная и одинокая, возвращалась домой. Она уже готова забыть о Титусе, отказаться от него. В глазах подруг это, конечно, было бы равносильно ее поражению, но, к счастью, никому из них даже в голову не придет, как тщетно добивалась она Титуса в течение всей зимы и весны! Назад к старому образу жизни, как будто ничего и не было!.. Первое же приглашение, полученное ею с началом выездного сезона, она с готовностью приняла. Она как-то сразу невыразимо стосковалась - так пыталась она себе внушить - по элегантным балам, чудесно сервированному столу, по сиянию люстр, музыке и роскошным туалетам. Родители Магдалены облегченно вздохнули: карета их дочери опять останавливалась у празднично освещенных домов, и Магдалена снова возвращалась домой в сопровождении молодых людей. Опасность, казалось, миновала, прошедшее выглядело как дурной сон. Теперь, пожалуй, и помолвка не за горами.

Да и сама Магдалена принуждала себя так думать. Теперь, пожалуй, и помолвка не за горами, повторяла она вслед за родителями. С благосклонной улыбкой встречала она поклонение, которое, как всегда, окружало ее. Ее прежняя надменность исчезла. Все с удивлением констатировали, что она стала мягче и милее. Претенденты увивались вокруг нее. В их числе был и некий черноволосый широкоплечий молодой человек из семьи Фалькениров, проживший в Амстердаме зиму. Прирожденный Дон Жуан, он не оставлял в покое ни одной женщины. Но стоило ему познакомиться с Магдаленой, как он бросил свои любовные похождения и со свойственным ему темпераментом стал ухаживать за ней, питая самые честные намерения. Магдалена поощряла его, оказывая ему явное предпочтение. Он был богат, представителен, из хорошей семьи. Их имена называли рядом, все видели в них будущую супружескую чету. Кузен Фалькенир уже начал зазнаваться и хвастал расположением Магдалены. Их повсюду приглашали вместе. Одни завидовали им и злились, другие радовались, что избавляются от двух наиболее опасных и в то же время явно предназначенных друг для друга конкурентов... Родители Магдалены торжествовали...
Декабрьский ветер выводил свою заупокойную песню в: ветвях оголенных деревьев, и звезды, лучистые и суровые, как застывшие изумруды, мерцали на темном небосводе, когда Фалькенир сделал в карете Магдалене предложение. Магдалена со дня на день ждала этого. Это был для нее единственный подходящий выход. Ей уже стукнуло двадцать один,- чего же еще ждать? Ведь нет теперь ничего, что мешало бы... И все же, когда она дала согласие и обезумевший от счастья поклонник заключил ее в свои объятия, уверенный, что теперь это сокровище уже от него не скользнет, Магдалену всю затрясло. Она закрыла глаза. Она почувствовала на лице дыхание своего спутника, на нее пахнуло вином, ароматической водой и помадой, какими-то чужими запахами. Потом она ощутила, как его руки с хозяйской требовательностью прижали ее к себе, и чуть не задохнулась. И вдруг она словно забылась. Ей почудилось, что над ней склонилось смуглое тонкое лицо, что большие глаза, сразу ставшие такими мягкими, нежно смотрят на нее и ее лба коснулись чьи-то уста; стройная, рыцарская фигура, облаченная в коричневый бархат, подхватила ее и прижала к своей груди. Она вся трепетала, ее ресницы вздрагивали... Титус ван Рейн!