В сентябре Ян Сваммердам уехал в Лейден. Жизнь вошла в свою колею, как будто иначе и не бывало. Рембрандт и Аарт де Гельдер писали, Титус, запустивший за лето свои дела, рыскал в поисках картин и клиентов. Хендрикье полновластной хозяйкой царила в своей кухне, где ей помогала русоголовая дочурка. Корнелия, хоть и прослезившаяся по случаю разлуки с Сваммердамом, вскоре забыла о его существовании. Титусу казалось, что молодые художники, которые с таким воодушевлением взялись помочь Рембрандту и своей заботливостью спасли его от гибели, остыли в своем рвении. Иногда они неделями не показывались на глаза и, только случайно встретив где-нибудь Титуса, предлагали ему несколько гравюр или картин для продажи. Через некоторое время молодому ван Рейну стало ясно, что ему не под силу тягаться со старыми антикварами. Богатые торговцы предметами искусства имели возможность предлагать художникам более высокие цены, чем он, поэтому они и отхватывали лучшие вещи Вееникса или Капелле, хотя последние вышли в люди и обязаны были своим признанием именно Титусу. Но это его не озлобляло... Он понимал, что художник имеет право сбывать свои произведения кому пожелает. И все же иной раз ему было больно от сознания, что, вопреки всем клятвам, молодежь так легко забыла о Рембрандте и его близких. Значит, то была только мимолетная вспышка, думал Титус, высоко взметнувшаяся и тут же погасшая ракета... Даже Филипс - и тот стал появляться реже. После оживления, сопровождавшего открытие антикварной лавки, наступило затишье.

Титуса не страшили денежные затруднения. Если он и не накопил никаких богатств, то уж нового банкротства, во всяком случае, ему опасаться нечего. Руководство денежными делами Рембрандт целиком предоставил Титусу и Хендрикье, и это обеспечило определенный порядок. Замечательно, что после разорения Рембрандт, по-видимому, окончательно отрешился от своей безумной страсти к коллекционированию, которая однажды уже пустила его по миру. Боялся ли он, что его опять лишат вещей, которые стали ему дороги? Или, может быть, признал тщету и суетность таких приобретений? Напрасно Титус задавался такими вопросами: отец никогда и ни перед кем не раскрывал душу. Титус обдуманно подобрал себе узкий круг клиентов, страстных ценителей красивых вещей, и с помощью рано развившегося инстинкта научился удовлетворять их изощренные вкусы. Его магазин постоянно посещали все новые и новые молодые дамы. Приходили к нему и жениховствующие молодые люди в поисках подарков для своих невест, и он снабжал их восточными безделушками, тканями, флакончиками для духов и камеями, которые сбывал ему старый левантийский купец, пользовавшийся у него большим доверием. Вот уже и осень в полном разгаре. Неподвижно лежит на побеленной стене тень виноградной лозы. Потускневшие каналы целыми днями купаются в оранжевом свете. Листья на деревьях засохли, но еще не опали. Как налетит западный ветер, так в мгновенье ока улицы покрываются густым шуршащим слоем багрянца и бронзы.

Рембрандт получил заказ - первый крупный заказ после отвергнутого Юлия Цивилиса. По случаю цехового праздника шесть старшин-скупщиков, шесть богатых, преисполненных собственного достоинства бюргеров возымели желание увидеть свои изображения на холсте. Военные бедствия не так уж тяжко отразились на их бюджете, чтобы у них не оказалось кое-каких сбережений для оплаты дорогостоящей картины, предназначенной увековечить их как добропорядочных и преданных слуг своего сословия. То, что его сограждане снова обратились к нему с просьбой написать их групповой портрет, Рембрандт воспринял как большую удачу. Ему ясно, что нельзя обманывать надежд этих заказчиков. В этот портрет нельзя вкладывать ничего от необузданной игры его фантазии, здесь нет места ни для сгущения магической тени, ни для переливов послушного ему света. Фигуры должны предстать перед зрителем чисто и четко выписанными, какого бы творческого насилия это ему ни стоило. Суконщики должны сразу и без труда узнать себя и прийти в восторг от сходства. Его дело - облегчить им эту задачу. Такое решение не легко далось Рембрандту, но он считает, что обязан так поступить ради Титуса, Хендрикье и Корнелии. Уж эта картина написана не для удовлетворения его внутренней страсти к колдовству красками! Деньги чистоганом - в звонкой монете и без всяких проволочек!.. И вот великий художник уже за работой. Один только раз позировали ему шестеро старшин суконного цеха. Но тренированная память Рембрандта подсказывает ему, какая нужна бородка, чтобы одной из фигур придать черты одухотворенности и достоинства, как с помощью легкой усмешки неожиданно придать вздутым, здоровенным щекам другой фигуры волевое выражение... Характеры моделей переданы со всем их самомнением со всей самовлюбленностью и обыденностью их лиц. Память Рембрандта редко обманывает его.

И вот наступил один из тех послеполуденных часов, когда солнце так удивительно светит и греет и всюду, где оно прикасается к вещам, вспыхивают трепетные очаги золотистого и пурпурного пламени. Рембрандт в возбуждении ходит по мастерской, и Аарт де Гельдер удивлённо следует за ним взглядом. Великий художник с такой охотой подержал бы в руках все, что обласкано и околдовано солнцем!.. И вдруг его озаряет идея, пожалуй - дерзкая и безумная, в особенности с точки зрения его первоначальных меркантильных настроений. Полный внутреннего озорства, он принимается за осуществление рискованного предприятия. Настольная скатерть! Шестеро суконщиков смотрят с холста деловито и строго. Их одежды и высокие шляпы выступают черными пятнами на желтом фоне. Но руками и торсами они упираются в стол, а на столе - скатерть, пока еще пустое, ожидающее поле... И когда де Гельдер или Титус подходят, чтобы посмотреть, как подвигается работа, они видят перед собой Рембрандта, с неистовством одержимого расписывающего огромную ярко-красную бархатную скатерть: он словно заполонил осеннее солнце и похитил у него лихорадочный жар и пыл, чтобы напитать нити своего холста буйно пылающим пламенем. Потом пришли суконщики и стали обсуждать картину. Они были вполне удовлетворены и похвалили художника. Правда, один из них задержался было подозрительным взглядом на огромной скатерти, но она произвела на него такое богатое и необычное впечатление, что он увидел в ней только предмет роскошного убранства, содействующий его собственному возвеличению. Поэтому и он смолчал и... раскошелился.