Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга вторая

В ширину полотно достигало пятнадцати, а в высоту - трех метров. Рембрандт писал картину частями, фрагмент за фрагментом, и так, что каждый законченный кусок легко подключался к остальным. Два месяца неослабного творческого горения, радости творческого труда! Муниципальный совет даже и крупный аванс прислал: дескать, нужны ведь и холст, и подрамники, и краски, и всякие другие рисовальные принадлежности!.. Рембрандт был охвачен пламенным вдохновением. Наконец-то сбывается давнишняя его мечта: его творение будет висеть во дворце городского самоуправления! Имя его опять будет у всех на устах. Наконец-то честолюбие и гордость художника вновь получат заслуженное удовлетворение. Рембрандт работал огромными кистями. Краски вспыхивали и гасли в золотом сумраке. Рослый и широкоплечий, среди поднятых кубков и сверкающего оружия восседает заговорщик Юлий, прозванный Цивилис, и требует, чтобы ему присягали. Рембрандт по-мальчишески горд необычайными размерами и богатством красок своей картины. Домашним его видно, как свет и тени на колоссальном холсте изо дня в день приобретают все большую и большую глубину. Близкие преисполнены гордости за великого художника, гордости за полученный им заказ. Будущее манит и улыбается. Слепая богиня судьбы милостиво склоняет чашу весов в сторону благоприятствования.

В один из весенних дней колоссальную картину водрузили на торцовую стену большого зала новой ратуши. Члены совета собрались в полном составе и стали рассматривать творение Рембрандта. Никто из них ничего не понял. Они то переглядывались друг с другом, то снова переводили глаза на громадную картину. Некоторые с недоумением и досадой пожимали плечами. Наконец кто-то отважился высказать свое мнение. Не успели еще прозвучать первые критические замечания, как судьба рембрандтовского детища была решена: картина, по общему признанию, совершенно не удалась. Это-де какая-то дьявольская стряпня, нечто противоестественное, искажающее историю и крайне мрачное. Такая картина не только не может содействовать благолепию ратуши, но скорее обезобразит светлый и величественный зал и самым возмутительным образом нарушит гармоническое сочетание между архитектурой здания и его убранством. Три дня провисела там картина, и каждый член совета считал своим долгом публично высказать свое отрицательное отношение к ней. Наконец отцы города приказали снять картину со стены. Никто не знал, что предпринять с этим колоссальным полотном. После непродолжительного совещания служителям ратуши велено было разрезать холст на части, многие из которых тут же пропали. Когда Рембрандт узнал о том, что его великолепное творение не удостоилось положительного отзыва хозяев города, он потребовал, чтоб ему немедленно вернули картину. Но в этом ему было отказано, так как, мол, она уже частично оплачена. От срама и горя мастер совсем потерял голову. Что ему сотня-другая гульденов, полученных от муниципалитета? Его творение .потерпело фиаско! Оно безоговорочно отвергнуто! Этот заказ, в выполнение которого он вложил всю свою душу, которому он отдал всю силу своего художественного мастерства, принес только позор на его старую голову. И все-таки, все-таки...
Может ли он поверить в закат своего гения?
Может ли он признать себя побежденным - теперь, когда все от него отвернулись и в пятьдесят пять лет он остался один-одинешенек, без друзей, без покровителей, никем не понятый? Неужели ему усомниться в себе оттого, что издеваются не только над его образом жизни, но и над его творениями, над его богатой фантазией, не имеющей ничего общего с мелкотравчатым воображением других художников? Нет, подниматься вверх! Расти! Все выше и только выше! Пусть лучше одиночество, но в озарении света, которого не дано узреть никому из его соперников; пусть одиночество, но в царстве теней, один вид которого заставляет других содрогаться от страха и отчаяния. Лучше жить одиноко, но в таком необычном, чудесном и фантастическом мире, куда никому из его соперников не найти дороги. Только он, чудодей, владеет тайнами этого мира и живет в нем, не испытывая ни удивления, ни трепета. Одинокий, страдая от уязвленной гордости, Рембрандт вернулся в свою мастерскую, к своей работе.

В ту же пору Магдалена ван Лоо узнала от нескольких молодых женщин, которые считались ее приятельницами, что у кузена Титуса очень много поклонниц. Среди тех, кто навещал его антикварную лавку, за Титусом установилась кличка «девственного холостяка». Женщины много раз навязывали ему свое расположение, но он отвергал его, и это в то время, как другие на коленях вымаливали благосклонность красавиц или месяцами преодолевали их сопротивление с помощью ценных подарков. - Но почему, скажите, он пользуется таким успехом? - спрашивала Магдалена с удивлением. В ответ следовали обычно восхваления его мужских достоинств. Это вызывало у Магдалены какие-то непривычные ощущения. Однажды она подумала: а не странно разве, что она, в сущности, никогда по-настоящему не обращала на него внимания? Даже его внешности она не могла себе как следует представить. Единственное четкое впечатление сохранилось в ее памяти еще с детства. Однажды он пришел к ним в шляпе с пером - кажется, в какой-то праздник, в день рождения кого-то из детей, Магдалена помнит, она очень завидовала тогда Титусу, что он одет совсем как взрослый, а больше всего вызывали ее зависть его красивый шарф и щегольские сапожки. Мысль, что она совсем не знает Титуса, содержала в себе что-то необычное, тревожное и делала Магдалену рассеянной и задумчивой.

Минувшая зима прошла для Магдалены в блеске сплошных празднеств. Балы и катанье на санях, конькобежные соревнования и светские приемы следовали друг за другом, словно яркий букет из пышности, легкомыслия, роскошных туалетов, драгоценностей и флирта. Ее успехи терзали сердца соперниц острой завистью. И больше всего, конечно, ее сверстниц ожесточало то, что Магдалена, со своей непреклонной целомудренностью, не подавала ни малейшего повода для порочащих сплетен. Сама же она, напротив, наслушалась и приняла к сведению немало всяких подробностей о других и при случае умела с холодной и убийственной расчетливостью воспользоваться в светской беседе своей осведомленностью.