Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга первая

Ночью, лежа без сна, Рембрандт боролся с гнетущей, давящей тяжестью этих навязчивых мыслей. Иногда ему удавалось на время преодолеть их, но они возвращались вновь, когда он меньше всего ожидал этого. Они стали неотъемлемой частью его бытия, пропитали все его существо, как соки пропитывают дерево. В глазах появился тусклый блеск, временами от страха у него внезапно начинали трястись руки. Тогда он выпивал глоток ледяной воды, ложился отдохнуть или отправлялся побродить и только после этого мог продолжать работу. Стоя перед холстом, он видел, что и на картины ложится отпечаток озлобленности, страха, предчувствия беды. Как человек, окруженный во тьме врагами, со всех сторон ожидает предательского удара, так и Рембрандт, затравленный и настороженный, был готов встретить неизбежное. Рано или поздно, а беды не миновать, он чувствовал это с уверенностью ясновидящего. Он молил судьбу, чтобы произошло наконец то, что сломит его страх и рассеет подавленность. Неизвестность мучительнее любого зла. Однако было нечто, по-прежнему делавшее Рембрандта счастливым: гнетущие мысли не могли заглушить силы его таланта. Быть может, талант его раскрывался по-иному, он стал сдержаннее и мрачнее, но застоя в работе не случалось, как бывало прежде. Доставляли ему радость и вечера, когда он собирал у себя старых друзей - бедных, неизвестных живописцев, с юных лет боровшихся с судьбой и обиженных талантом. И сколько новых, животворных мыслей черпал он из славных задушевных бесед с ними! Он забывал о своих страхах и минутах отчаяния, забывал о Филипсе, о Долгах, о невыплаченных взносах за дом, о собственных планах; он вновь чувствовал себя счастливым, разговаривал, пил, смеялся, придумывал всякие шутки и забавы, желая развеселить гостей.

Однажды в ноябре, проводив друзей после шумно проведенного вечера, Рембрандт заметил, что в прихожей кто-то остался. Это был низкорослый, коренастый художник, писавший только цветы, он никогда не знал успеха, хотя его небольшие картины были сделаны изящно и со вкусом. Рембрандт не раз помогал ему минувшей зимой, когда художник не мог достать цветов и был вынужден продавать копии с собственных картин или побираться. Рембрандт понял, что и на этот раз художник задержался потому, что рассчитывал на помощь. Великого мастера всегда очень трогало, когда люди доверчиво обращались к нему за содействием; и хотя он на собственном опыте испытал, что благотворительность не приносит пользы, все же никому в ней не отказывал. Рембрандт, улыбаясь, взял художника под руку и повел в мастерскую. Пододвинув стул к камину, он протянул к огню застывшие от ночного холода руки и, не глядя на гостя, ждал, когда тот сам заговорит. Молчание затягивалось. Рембрандт повернулся к художнику и увидел, что тот сидит, положив локти на стол и печально опустив голову. Неожиданно гость всхлипнул и разрыдался. Седая голова упала на руки; в этих слезах вылилось все отчаяние забитого человека. Рембрандт был потрясен.
Но художник быстро овладел собой и поднялся с места. Лоб его прорезала глубокая вертикальная складка. Руки сжались в кулаки. Он смахнул слезу с нелепо торчавшей вверх бороды.
- Все кончено,- проговорил он, и в его дрожащем голосе больше слышался гнев, чем отчаяние.
Рембрандт вскочил:
- Выселяют?
Живописец кивнул.
- Завтра. Если не уплачу. И конфискуют весь мой скарб.
Он поднялся и горько, презрительно рассмеялся. Но за этим смехом Рембрандт слышал рыдания; гость нервно шагал из угла в угол.
В Рембрандте словно что-то надломилось. Куда девались его уверенность и спокойствие! Сострадание кричало в нем. И не только сострадание к другому человеку, к своему ближнему, к собрату по искусству, доведённому сильными мира сего до сумы. Нет, Рембрандт готов был кричать, жалуясь на собственную судьбу. В этот момент чувство сострадания к себе взяло верх над всем остальным. Ему представилось, будто сам он, нищий и униженный, сидит в такой же позе, как этот художник... Как молния пронизала его мысль: вот то, чего я страшился... И ему привиделось: зимняя ночь, снег, ледяной ветер, дующий в лицо; Хендрикье прижимает к груди ребенка, а Титус цепляется за руку отца... Рембрандт вспомнил о Беккере и Сиксе. Подумал о тех, чья ненависть и зависть преследуют его, о своре неизвестных врагов, ожидающих его падения, и тоже забегал по комнате. Кровь бросилась ему в голову, в припадке ярости он стукнул кулаком по столу. Потом оглянулся на художника, в отчаянии носившегося по мастерской, схватил его за руки и пронзительно крикнул:
- Кровопийцы!
Живописец в страхе уставился на мастера. Ноздри Рембрандта гневно трепетали, на шее вздулись жилы, белки широко открытых глаз сверкали. Он дрожал мелкой дрожью. Глядя куда-то поверх головы живописца, он словно видел перед собой сомкнувшийся строй врагов.
- Мы еще постоим за себя!
Выпустив руки гостя, он огляделся по сторонам. Бедняга вновь покорно сел на стул и испуганными глазами следил за Рембрандтом. Мастер переводил взор с одного ценного предмета на другой, останавливался перед канделябрами, вазами, тканями, расшитыми шелком.