Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга первая

С гордостью явился он к бабушке в деревянных башмаках. Однако на другой же день он с непривычки очень устал от такой обуви: она была слишком тяжела для его быстрых ножек. Деревянные башмаки были отставлены и снова надеты старые. Зато у Титуса появилось теперь два кораблика, которые он мог пускать по воде: торговый корабль под защитой военного корабля, как научил его отец. Правда, кораблики были без снастей, но все же они так красиво покачивались на воде; их жалкая внешность нисколько не мешала живой фантазии Титуса. По вечерам, лежа в своей постели на чердаке, Титус часто смотрел, как внизу, на дворе, отец рисует бабушку или батраков. Там горел какой-то сильный огонь, и в игре красноватого цвета и теней лица батраков казались страшными рожами. Бабушка сосредоточенно вязала, быстро перебирая костлявыми пальцами спицы, и только время от времени всплескивала от удивления руками, глядя на то, что выходит из-под искусного пера художника.

Петрус и служанка вечерами обычно не показывались; почему они отсутствовали, Титус понять не мог; невдомек ему было также, почему они, встречаясь, стараются пройти как можно ближе друг к другу. А иногда парень хватал девушку и крепко обнимал ее; и опять же Титусу было непонятно, почему, когда они возились друг с другом, оба становились совсем красными и тяжело дышали. И все-таки они как будто сами искали случая повозиться и даже получали от этой возни удовольствие. Почему же, почему? Было еще много вещей, непонятных для мальчика. Однажды Якоб спустил с цепи огромного быка и повел его из хлева на луг, где этот дикий зверь так наскакивал на коров, будто хотел их прикончить.
- Якоб, он ведь их искалечит, - крикнул батраку Титус.
А Якоб только глупо смеялся. И Крейн, издали слышавший возглас Титуса, тоже заулыбался своим беззубым ртом; однако, заметив, что Якоб собирается что-то сказать, он быстро сделал ему знак рукой, чтобы тот молчал. Потом Титус смотрел, как мирно и величественно пасся бык вместе со стадом. Все это казалось мальчику странным и наводило на размышления; он заметил, однако, что взрослые ничему не удивляются, и утешался мыслью, что со временем и он узнает, почему Петрусу и служанке так приятно прижиматься друг к другу и почему черный бык набрасывался на послушных коров, а они и не думали убегать от него...
Настало время возвращаться в Амстердам. Лето было в самом разгаре; над роскошными лугами аисты щелкали клювами.
- Нам теперь нельзя надолго оставлять мать одну,- сказал Рембрандт. Старушка кивнула, и Титус, кроткий по природе, сразу согласился с отцовским решением.
В последний вечер, проведенный на хуторе у бабушки, Титусу разрешили подольше посидеть. Бабушка много рассказывала, и ночью мальчик долго не мог заснуть, возбужденный всем услышанным. Ему мерещились гномы, волшебники и какие-то чудовища с крыльями и совиной головой; они разговаривали хриплыми и страшными человеческими голосами. Ведьмы на помеле и драконы на огненных колесницах мчались мимо, оставляя за собой след в воздухе, - у маленького Титуса даже голова закружилась. Рядом слышалось ровное дыхание спящего отца. Мальчик прильнул к надежному отцовскому плечу, все еще содрогаясь от пережитых ужасов. Под утро он задремал. Когда же он проснулся, им сразу завладели мысли о предстоящей поездке на трешкоуте и о родном доме в Амстердаме, и он даже не простился как следует с обитателями хутора. Деревянные башмаки он оставил на хуторе, - ведь они ему больше не нужны. На этот раз саквояж Рембрандта тащил на плечах младший батрак бабушки Петрус. Рисунки и тетради с эскизами художник пожелал нести сам. Он заранее предвкушал, с каким удовольствием будет работать; в деревне он сделал не одну сотню зарисовок-ландшафтов и людей. В работе над новыми огромными картинами, которые он уже мысленно представлял себе, эти эскизы принесут ему неоценимую пользу. И вот они опять в городе. После тишины и светлой зелени деревенской природы Титусу показалось, что он вступил в новый, вовсе не знакомый ему мир. Городская жизнь ошеломила; его, он позабыл ее совершенно, а она снова настигла его. В страхе протянул он руку отцу, и тот нежно и крепко сжал его детские пальчики. Строже и выше показались мальчику ряды домов, отражавшиеся в водах каналов; как будто выше стали и круглые купола и башни с островерхими шапками, сверкающими на июльском солнце.

Перезвон колоколов мелодично отмечал каждый час дня. По каналам, которые казались теперь Титусу совсем не такими зелеными и более мутными, чем прежде, двигались лодки огородников с грузом красных и оранжевых фруктов. Возгласы и гудки неслись над сверкающей водой. Из боковых каналов, медленно покачиваясь, выплывали плоскодонные баржи. Они степенно пришвартовывались к большим торговым судам цвета бронзы. Не спуская флагов, суда выгружали свои товары на баржи, и те, выйдя за арку высокого моста, вскоре скрывались из виду. На набережной стояли шум и деловая суета. Из торговых контор торопливо выбегали писцы с перечнями товаров и фрахтовыми свидетельствами; с кораблей отдавались на берег распоряжения, а подчас оттуда неслось и соленое словцо. Возле сложенных в кипы товаров сновали уличные мальчишки. Зоркие блюстители порядка важно прохаживались вдоль домов и подозрительно поглядывали на мальчишек. Вдруг все замерло; из боковой улицы, громыхая, вынырнула коляска - невиданное зрелище! - и, прыгая по булыжной мостовой, помчалась по набережной; но вот из лавки какого-то купца вновь послышался приказ, и все опять лихорадочно задвигалось.
На больших площадях стояли солидные и внушительные дома с потемневшими, стертыми ступеньками у подъездов. Над многими входными дверями Титус видел щиты с гербами и глубокомысленные латинские изречения, которых даже сам отец не мог ему растолковать; взгляд Титуса то и дело останавливался на позолоченных цифрах, указывавших год постройки. По мере приближения к Бреестраату дома, чаще всего выкрашенные в красный цвет, становились все меньше. Только на некоторых улицах еще попадались высокие здания, зубчатые фасады которых тянулись к солнцу. Деревья стояли неподвижно, покрытые густым слоем пыли. Ветви их так переплелись, что получилась как бы зеленая крыша. И люди на этой улице казались более старыми, более степенными и осмотрительными, а все звуки как-то глуше и спокойнее. Взглянув на небо, Титус увидел, что и над Амстердамом в сияющей вышине плывут облака. Только здесь они были словно более далекими и мелкими, чем на хуторе у бабушки.