Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга вторая

Но еще много дней спустя Магдалене все мерещились полурасстегнутый корсаж, смелые ласки мужской руки и покорная уступчивость девушки. Ее преследовало и волновало какое-то темное чувство зависти и желания быть на месте служанки. Она смутно догадывалась, что ею руководила лишь слепая зависть, когда она гнала вон служанку, обзывая ее распутной девкой. Но она не признавалась в этом даже самой себе и ходила с тор-до поднятой головой - непорочная Сусанна, да и только. С непонятным упрямством обманывая себя, она пыталась выдержать занятую ею высоконравственную позицию, но в конце концов поддалась неясной и настойчивой потребности вновь услышать на улице похотливый влюбленный шепот. На этот раз она немного испугалась, убедившись, что мужчина; не намерен ограничиваться одними игривыми словами, и решила, что ее ночные скитания довольно рискованная затея. Женский инстинкт самосохранения заставил ее отказаться от этого соблазна. Ей это далось нелегко, но она одержала над собой победу. С тех пор она уже знала власть девичьего тела и всячески старалась использовать вновь обретенную силу на балах и на семейных вечерах, куда ее приглашали в ту зиму. Казалось, эту увлекательную игру она постигла с пеленок. Маленькая рыжая чертовка с кротким, почти ангельским взором и целомудренно подобранными нежными губками умела застенчиво смеяться. Поверх веера она бросала красноречивые взгляды, то обещающие, то строгие. За несколько месяцев она стала в этих делах гораздо опытнее и хитрее иных замужних женщин. Одерживая все новые и новые победы, она наслаждалась беспомощностью мужчин, их льстивой учтивостью, их пронизывающими страстными взглядами. Преклонение она встречала холодной улыбкой, а выслушивая комплименты, теребила ожерелье или. разглядывала свои бриллиантовые перстни, сверкающие под огнями хрустальных люстр.

Магдалена ван Лоо едва ли заметила Титуса, так же, впрочем, как и он ее. Для Титуса она была как бы родной сестрой. Она не вызывала в нём никакого интереса. Магдалена и он были ровесники, но в ее глазах он был ребенком. Все ее помыслы устремлялись к молодым людям, с которыми она танцевала и каталась в санях, которые предлагали ей свои экипажи и носили за ней плащ. Успехи Магдалены вызывали жгучую зависть у многих дам, прежде встречавших ее благосклонными улыбками: в Амстердаме не было ни одной девушки ее возраста, которая пользовалась бы таким успехом. Магдалена принимала поклонение как должное. Но странно: хотя она почти каждый день получала особо запечатанные письма, хотя таинственные слуги уже приносили ей подарки от таинственных поклонников, хотя во время танца ее уже умоляли проявить хоть чуточку любви, она лишь смеялась. Она писала в ответ милые, ни к чему не обязывающие письма, чуть спрыснутые лавандовой водой. Подарки она принимала с обворожительной улыбкой признательности. Дерзких партнеров по танцам шутливо ударяла веером по щекам... Казалось, ее любопытство полностью удовлетворено, но и только: она ни в кого не влюблялась. Разрешая поцеловать себе руку, она принимала надменный и самоуверенный вид; прикосновение мужских губ оставляло ее равнодушной; и если молодой человек, накидывая на нее плащ, осмеливался иногда коснуться ее груди, она не вздрагивала и не менялась в лице. Ее чувственность была всего лишь нездоровым любопытством; эта интересная, подчас мучительная и жестокая игра в чувства, которую она затевала, не имела ничего общего с детскими огорчениями и буйными радостями ее сверстниц.

Наслаждаясь теплом весеннего дня, Титус медленно шел по торговым рядам на Центральной площади. В лавках были развешаны тяжелые сукна, рядом с ними висели кружева и полотнища атласа, изукрашенные ручной живописью; в одном месте торговали изделиями из слоновой кости и редких камней, в другом на прилавках были разложены шляпы, и их перья и ленты развевались на ветру. Из следующих дверей струились ароматы духов. Шелка и бархат, матово блестя, стояли в рулонах и лежали в кипах между ювелирными изделиями и коваными ларцами. По галерее бродили покупатели, а в дверях лавок стояли купцы и, широко улыбаясь, несмотря на плохие времена - опять была война,- приветливо здоровались. Титус остановился у небольшой лавки, торговавшей французскими безделушками, как вдруг услышал свое имя и обернулся. Возле музыкального магазина стоял какой-то человек и улыбался. Титус не сразу узнал его. Но вдруг он вспомнил, кто это, и, покраснев от неожиданности, подошел ближе.
- Филипс де Конинк!
Филипс, улыбаясь, схватил его руку и оглядел с ног до головы.
- Да ты настоящий мужчина, Титус!
Титус почувствовал, что еще гуще краснеет, пожал плечами и засмеялся. - Как ты попал в Амстердам, Филипс? Де Конинк положил на прилавок лютню, рассеянно, провел пальцами по натянутым струнам и потом увлек Титуса за собой. Они медленно пробирались через Центральную площадь сквозь обычную там утреннюю сутолоку, направляясь к трактиру «Герб Франции». Филипс обнял Титуса за плечи и широко взмахнул свободной рукой.
- Я не мог там больше оставаться! Не могу я жить без Амстердама, милый мой мальчик! И вот наконец брат мой Саломон вызвал меня сюда.

Титус взглянул на Филипса. На нем все было с иголочки: узкий белый воротник на длинном темном щегольском одеянии, изящные манжеты у запястья, светло-серая мягкая шляпа с маленьким пером и бриллиантовой пряжкой. Он загорел, усы его лихо торчали кверху, казалось, он счастлив. Вероятно, эта перемена объяснялась его возвращением в Амстердам. «Когда же ты к нам придешь?» - хотел было спросить Титус. Но вопрос замер у него на устах,- он сразу вспомнил, что Филипс ушел от них, когда в доме царило благоденствие. А с той поры произошли все эти горестные события. Дом на Бреестраат, где Филипс так долго жил у них, принадлежал теперь другим владельцам... Да и знает ли Филипс о судьбе Рембрандта? Вероятно, знает. Весь город до сих пор толкует об этом. По смягчившемуся взгляду Филипса Титус увидел, что тот понял его замешательство и растерянность; Филипс жестом старшего брата похлопал его по плечу. Теплая и спокойная уверенность охватила Титуса; он почувствовал такую радость от встречи с Филипсом, какую за последние месяцы редко испытывал. Они пересекли площадь и остановились перед «Гербом Франции». Это был известный трактир живописца Берента ван Сомерена - огромный роскошный дом, где собирались зажиточные амстердамцы со своими знакомыми. Среди этой публики у Филипса по-прежнему водились друзья.