Книга Тейн де Фpиc о жизни Рембрандта

Книга первая

Но вот в доме Рембрандта появляется Хейман Дюлларт, тихий семнадцатилетний юноша, и Филипс оживает, позабыв свое замкнутое и угрюмое одиночество. Он с любопытством и вниманием следит за всем, что делает и как ведет себя молодой ученик, он вновь жаждет человеческой симпатии. Скромность и сдержанность высокого стройного новичка выгодно отличаются от многословной самовлюбленности Мааса или шумной немецкой веселости аугсбуржца, которых Филипс не выносит. Он убежден, что из всех учеников Рембрандта лишь этот милый юноша, который намного моложе него, может стать его другом. И в один из вечеров он заговаривает с ним. Теперь ученики довольно часто собираются по вечерам в комнате Хеймана, и де Конинк рассказывает о своих путешествиях. Молодые люди слушают его с живым интересом. Перед ними возникают видения юга: города и школы живописи, дворцы с их сокровищами, творения чужеземных мастеров, которых Филипс видел, и их ученики, с которыми Филипс беседовал. Он рассказывает о святых местах, о милом юге, где властвуют духовное начало и искусство, где жизнь воспринимается радостнее, чем под серым, однообразным небом Голландии. Рассказывая, Филипс теперь гораздо ярче чувствует радость, гордость и счастье от того, что на земле существует так много чудесного, чем в ту пору, когда жил среди этих чудес, собственными глазами видел и собственными руками осязал их и безрассудно сорил деньгами. Сила этих прекрасных воспоминаний придает его словам волнующий оттенок чувственности; долго сдерживаемая восторженность прорвалась и нашла свое выражение в ликующих, смелых образах, и он живописует их с любовью, которая годами тайно жила в нем и в которой он сам себе не признавался.

Хейман слушает его, затаив дыхание. Так вот каков этот языческий юг!.. Филипс замечает вдруг, что его рассказы встревожили юношу, что он воспылал сладкой и ненасытной жаждой познать открывшийся перед ним мир во всей его цветущей красе, мир, о котором он никогда и мечтать не смел. В этих рассказах оживает сов? сем иная жизнь, чары ее опасны и пагубны, но Дюлларт уже не в силах не думать о ней. Филипс де Конинк замечает это и уже раскаивается, что так беспечно изливал свою душу. Ему следовало помнить, что Хейман чрезвычайно восприимчив. Хотя юноша никогда открыто в своих переживаниях не признавался, но он, старший, должен был сам догадаться о них по лихорадочным вопросам Дюлларта, по его вздохам и восклицаниям. Юный ученик был в смятении. А Филипса мучило раскаяние, он упрекал себя в поспешности и неосторожности. Соблазны языческой жизни опаснее, чем любовь чувственной, ненасытной женщины. И Филипс де Конинк постепенно и очень осторожно умеряет пыл своих воспоминаний, смягчает красочное великолепие, заманчиво встающее за его словами; он описывает теневые стороны жизни на солнечном юге, высказывает резкие и пренебрежительные суждения о тамошних живописцах и о многом другом. Его слова как лекарство - исцеляют и очищают. Филипс, внимательно следя за Дюллартом, убеждается, что легко мог искалечить ему жизнь. Место этого юноши - в мире прирожденной серьезности и скромного благочестия, в мире серого однообразия и скупой бес? цветности голландского неба. Нельзя учинять насилия над этой душой, которая полностью еще не раскрылась; в ней нельзя пробуждать преждевременную внутреннюю борьбу. И вот, наконец, Филипсу удается, тонко лавируя, целиком перейти на разговоры о жизни на севере, о событиях в городе, об окружающих их людях. С тайным удовлетворением он видит, как к Хейману возвращаются спокойствие и уравновешенность; на его щеках не горит более лихорадочный румянец, и в вопросах его уже не чувствуется жажды изведать иную жизнь. Юноша знает теперь, что такое юг: это страна солнца и теней, утратившая для него очарование неземного мира и соблазны языческого рая.

Лишь изредка бывал теперь Рембрандт в центре Амстердама; чаще всего в дни, когда происходили большие аукционы. Он посещал всех торговцев картинами, хотя давно испытывал смертельное отвращение к торгашам и к их занятию; не появлялся он только у Данкертсов, затаивших против него мстительную злобу. Иногда Рембрандт показывался и на Хееренграхте у коллекционера Хармена Беккера, большого любителя живописи, торговавшего с прибалтийскими портовыми городами. Рембрандт приходил к нему, чтобы погасить часть взятой у него когда-то ссуды. По уговору, он в уплату долга приносил новые полотна и оттиски, которые коллекционер обычно продавал потом с огромной выгодой для себя. Но все реже и реже предпринимал Рембрандт эти выходы в город; еще реже отправлялся он за город поглядеть на облака и деревья, на ветхие домишки, прячущиеся среди зарослей кустарника, на заросшие темным камышом и тростником канавы с неподвижной водой, в которой отражается свинцовое небо. В душе художника начался огромный и плодотворный перелом.

Было время, когда он совсем не покидал своего жилища; чувствуя упадок творческих сил, он стыдился встреч с людьми при свете дня. А ныне он не выходит из своей мастерской, охваченный огромным творческим подъемом. Только когда сгустившиеся вечерние сумерки или усталость вынуждают его прервать работу, он вновь соприкасается с жизнью, ключом бьющей рядом; эта жизнь - Хендрикье, Титус, ученики, горсточка друзей. Сегерс умер, Коппеноль, скрюченный подагрой, прикован к постели, а Сикс, начиненный предрассудками, в силу светских предубеждений избегает быть в доме художника,- говорили, что он домогается руки Маргареты Тульп, дочери бургомистра. Так пришло одиночество. Сам Рембрандт почти не замечал этого, до самозабвения увлеченный новой могучей творческой силой, которую в себе чувствовал. И не только чувствовал, но и давал ей простор. Ему чуждо зазнайство, чужда гордость созданиями своего гения. Завершенные картины его уже не интересовали. Только то, что существовало в его мечтах, над чем работали его руки и чем были заняты его мысли, представляло для него ценность. Он не знал благодатных перерывов в работе, как Леонардо да Винчи, с восторженным удивлением, отдававшийся созерцанию чуда собственного бытия и совершенной гармонии сил, возможной в жизни одного человека.